Хаос - [75]

Хайнц почувствовал себя неуютно, хотя невоспитанность детей, в которой растворилась их прежняя серьезность, принесла некоторое облегчение.

Тут в круг вклинился мелкорослый краснобородый еврей и разогнал криком и руганью прыгавшую вокруг Хайнца мелюзгу. Потом степенно приблизился к незнакомцу и чинно протянул ему руку:

— Шолом алейхем!

Наконец Хайнц вспомнил старинное восточное приветствие «салям алейкум» — «мир вам»! Не зря он все-таки читал в детстве сказки Востока.

— Алейхем шолом! — как смышленый ученик пробормотал Хайнц, с внутренней улыбкой представляя себя со стороны.

Поупражняться в новом языковом достижении ему пришлось еще не раз, ибо теперь к нему потянулись евреи из-за длинного стола, и каждый спешил пожать пришельцу руку и произнести диковинное приветствие. Они окружили Хайнца и подвергли его не менее пристальному осмотру, как до этого малышня.

Вместе с тем начался настоящий перекрестный допрос: откуда господин пожаловал? где проживает? не по делам ли приехал? что за дела? — и много еще чего.

Хайнцу оставалось только удивляться, что он как-то ухватывает значение слов на диковинном языке, слегка похожем на немецкий. Отвечал он скупо, на то, что с трудом пробивалось до его слуха сквозь град вопросов. Чаще всего повторялся один, смысл которого долго ускользал от его понимания:

— Где господин проведет седер?

— Седер? — отчаявшись понять, переспросил он.

— Ну да, седер, сегодня вечером!

Худо-бедно выяснилось, что вечер еще никому не обещан, тут-то и поднялся настоящий гвалт, явно сопровождаемый перебранкой. Каждый думал о пасхальном седере, к которому всякий еврей жаждал заполучить хоть одного гостя.

Оторопевший Хайнц с некоторой опаской взирал на загадочную суматоху, каждую минуту грозящую перерасти в рукоприкладство. Он долго не мог взять в толк, из-за чего разгорелся сыр-бор, и никак не мог понять, почему в него тычут пальцами, почему то один, то другой в пылу сражения хватает его за руку и перетягивает на свою сторону. Наконец он сообразил, что сам является предметом спора, и ощутил себя товаром, выставленным на продажу, который каждый желает приобрести. Прямо в ухо ему беспрестанно выкрикивали имена и адреса, а он только беспомощно озирался.

Для борычевских отцов еврейских семейств исход баталии представлялся делом нешуточным. В кои веки в местечке объявился неведомый еврей… — о том, что тот мог не быть евреем, никому в синагоге и в голову не пришло; чего бы нееврею делать на празднике первенцев в Борычеве? Итак, свежий еврей, предположительно «тайч», то есть немец, возможно, и не слишком ученый, и не слишком набожный, но какой-никакой еврей. Ясное дело, его послали Небеса, чтобы на один из домов в этот праздничный вечер сошла особая благодать. Гостеприимство, высшая добродетель в еврейской традиции, в пасхальный вечер, посвященный памяти исхода евреев из негостеприимного Египта, приобретает особое звучание. И не было еще в Борычеве столь привлекательного объекта гостеприимства, как этот элегантно одетый иностранец, появившийся как нельзя кстати. Какой триумф для отца семейства, который приведет к пасхальному седеру такого гостя! Как обзавидуются соседи! Так что каждый хотел его заполучить и ни один не желал уступать.

В конце концов возобладало здравомыслие: пусть чужак выберет сам!

До Хайнца постепенно дошло, что здесь берут с боем гостя для ужина. Его европейское сознание противилось реально воспринимать происходящее, но, очевидно, формы и понятие гостеприимства, а также отношение к иностранцам здесь разительно отличались от общепринятых норм в кварталах у Потсдамского моста. Об этикете приглашения, представления, вхождения в дом и прочих церемониальных моментах здесь не было и речи. Перспектива оказаться гостем у одного из этих евреев не рисовалась ему заманчивой, но, с другой стороны, представлялась возможность больше узнать об интересующих его обычаях и укладе жизни.

И вдруг одно из выкрикиваемых имен послышалось ему знакомым: Шленкер.

Неужели это?..

— Давайте к нам! — прыгал вокруг мальчишка, воодушевленный приглашением отца. — К Мойше Шленкеру! Виленская улица, восемь! Я зайду за вами в гостиницу — кричал он на жутком немецком и добавил, исполненный гордости: — Я говорю на настоящем немецком! Мой брат в Берлине!

Хайнц определился.

— Если пожелаете, — ликовал Яков, — я вас повожу по городу. Хотите, да? У меня сегодня нет уроков!

Так Хайнц Ленсен отправился со своим маленьким братишкой Яковом Шленкером осматривать Борычев, город, из узости которого вырвался когда-то его дед в поисках европейской культуры и свобод.

А Мойша Шленкер поспешил домой, чтобы обрадовать жену роскошным гостем на седер, которого сам Бог послал.

III

Яков Шленкер испытал неслабое разочарование, когда именно те достопримечательности, которые обещали стать сенсацией для приезжего, не произвели на того никакого впечатления. Ни бульвар, ни губернаторский сад, ни новые драгунские казармы, ни даже памятник императору Александру! И уж совсем по-дурацки гость заинтересовался вещами совсем обыденными и вовсе неказистыми. С Рыбного переулка, который Яков хотел бегом проскользнуть мимо, Хайнца было просто не вытащить. Он подолгу стоял возле каждой лавчонки и через грязные окошки вглядывался в темную дыру, заваленную всяким хламом, и ее хозяина, отчаявшегося найти такого дурака, который позарится на его товар. Суета базара, сегодня особенно оживленного по случаю предстоящего праздника, захватила Хайнца надолго. Когда Яков со смешанным чувством гордости и благоговейной робости указал ему на старца, знавшего наизусть весь Талмуд, Хайнц бегло скользнул взглядом по кладезю учености, а вот на нищих оборванцев у фонтана не мог наглядеться. Перед монополией, продававшей казенную водку, Хайнц долго любовался виртуозностью, с которой мужики, хлопая по донышку бутылки, одним ударом выбивали пробку, и с какой ловкостью потом опустошали до последней капли мутный сосуд.