Хаос - [66]

— Меня не интересует господин Клацке, — повеселел Хайнц, разглядывая бушующего красноносого писца. — Я ищу господина Шленкера.

Между тем Борнштейн повытаскивал из всех карманов разнообразные бумажки, разложил их по стойке, наконец извлек и предъявил гостю помятую писульку с новым адресом Йосла на Аугустштрассе.

Когда Хайнц собрался уходить, хозяин постарался удержать его — видимо, совесть не позволяла отпустить такого важного господина, ничем не поживившись.

— Виноват, — подобострастно сказал он. — А господин часом не медик? У меня есть отличный врачебный саквояжец с инструментом для операций — как новенький! Дешево отдам!

Хайнц вежливо поблагодарил и пошел к выходу.

— А паровой плуг вам не нужен? — крикнул Борнштейн вдогонку. — А дамскую сумочку, серебряную? Или шнурки для ботинок?

Хайнц заспешил на улицу. За дверьми кучка молодых людей рассматривала распространенные сионистами листовки, один из них читал текст вслух. До ушей Хайнца доносились отдельные слова: «Шекель… Базельская программа… Решение еврейского вопроса…»

Он усмехнулся: «Когда уже будет решен этот вопрос?» Его взгляд упал на листок, валявшийся на тротуаре. На нем крупным шрифтом было напечатано:

«Сегодня ровно в восемь часов

решение еврейского вопроса».

Десятый для миньяна

I

— Эрих Шмидт писал…

— Мне без разницы, что там писал Эрих Шмидт!

— Позволь, Гамбургер! Это он открыл «Прафауста»!

— Ах, да сам Гёте понятия не имел о Клейсте, что уж говорить об его эпигоне! Курфюрст никогда не собирался всерьез казнить принца. Его монументальный образ был бы разрушен, если Наталия или офицеры могли повлиять на него. Он духовно выше них и с самого начала принимал в расчет все их умыслы. Его же целью является радикально перевоспитать единственного человека, который ему неровня. Для этого он с беспечностью властителя применяет мощное психологическое средство, а именно: страх смерти. Таким образом он понуждает принца к размышлению, к анализу, понуждает обратиться к самому себе. И только достигнув этого — не раньше! — провозглашает изначально имевшееся в виду помилование.

Якоб Кайзер и Фриц Гамбургер занимались вопросом принца Гомбурского уже с неделю. Оба студента набросились на тему с тем же жаром, с каким, бывало, аудитория Мойши Шленкера кидалась на спорные вопросы Талмуда. Йосл Шленкер и Клацке, только что вошедшие в комнату, были немало удивлены, когда эти двое дискутировали все по той же проблеме.

— Странные люди! — пожал плечами Клацке. — Не надоело им препираться по пустякам, что, мол, там надумал себе поэт в какой-то театральной пьеске? Мне бы их заботы! А что в осадке? Если бы мне пришлось спорить по книге, я бы точно выбрал страницу Талмуда: вот где можно обломать зубы!

— И что «получилось бы в осадке»? — рассмеялся Кайзер.

— Там хоть практические вопросы. Вещи, нужные на каждый день, — простодушно ответил Клацке.

— Ну да, вопрос, в котором часу следует сжигать утреннюю жертву в Иерусалимском храме — очень практичный вопрос! — съязвил Кайзер. — Или диспут об отходах пищеварения козы, поевшей от десятины священника, — тоже вещь необходимая на каждый день!

— Как можно сравнивать? — забеспокоился Йосл. — Я хорошо понимаю, когда человек медленно и внимательно читает стихотворение или пьесу и хочет их глубоко понять. Но Талмуд — это не праздные разговоры, это вся наша жизнь. Иначе мы не изучали бы его тысячелетиями денно и нощно во всех школах и синагогах. И он не был нам важнее пищи и воды.

— Да? И зачем все это? У кого-нибудь есть ответ? — вмешался Фриц Гамбургер. — Мы, немецкие евреи, давно уже этого не делаем. Думаю, наберется лишь горстка студентов, которые, вроде нас, изучают Талмуд.

— А медики так вовсе его не касаются! — вставил свое Кайзер.

— Точно! Ты, по меньшей мере, сам хочешь стать раввином, для тебя есть хоть какой-то смысл. Я, например, с удовольствием читаю Талмуд, потому что его изучение — занятие занимательное и оттачивающее ум. Но как может целый народ, к тому же единственный, которому неустанно вбивают в голову, что это имеет практическое значение, — как он может класть жизнь на то, чтобы корпеть над фолиантами?

— Но без этого ничего бы не существовало! — воскликнул Йосл. — Это дает нам силу, и это наша задача…

— Еще скажи, миссия! — скривился Кайзер. — Правильно сказал Фриц: великолепное упражнение для ума, не более того. Только хотел бы я знать, для чего оттачивать ум? Чтобы снова потеть над текстами? Какая польза миру, человечеству с того, что выпестуется за стенами гетто? К чему все это?

— Мне бы ваши заботы! — вздохнул Клацке, пока Йосл лихорадочно искал ответ. — Все так, как оно есть, и одному Богу известно, зачем он нас создал такими. А вы что делаете? Когда не изучаете Талмуд, изучаете этого принца, как его, Гамбургского. Я-то думал, Гамбург — это республика и никаких принцев там нет.

Все рассмеялись.

— Ладно, смейтесь, смейтесь! Надо будет, я все это выучу… если время найдется. А сейчас давайте ко мне в контору. Там все готово, и пора начинать.

Вся компания двинулась в соседнюю квартиру, где на двери красовалась табличка, которой Клацке очень гордился: