Хаос - [3]

Наморщив лоб, он прочел гладкие строки «Посвящения», явно касающиеся каких-то личных вещей, ему не интересных. И чего он с пустяками носится, этот Гёте? Впрочем, написать или издать книгу — его личное его дело. Но если так уж не подходит публика, чего вообще к ней обращаться? Для чего вываливать все это на нее? Книга, видишь ли, слишком хороша для «света» — и в то же время ему посвящается. Наверное, для того чтобы хорошо продать книгу, заключил Йосл, — это как рисовка певца, который жеманится и заставляет себя уговаривать, а потом с наслаждением поет и никак не может остановиться. Йосл впялился в оглавление с невероятным множеством страниц.

«Театральное вступление». Так, еще одно вступление! И что это за «Комический актер», который не говорит ничего комичного? А «Поэт»? Тот еще больше презирает публику, чем это было в «Посвящении»! Ну, хотя бы «Директор» вполне практичный мужчина, который ясно выражает свои желания. Денег он хочет! Так и правильно, что последнее слово остается за ним. Вот, вот: «Довольно болтовни салонной. Не нам любезности плести»…

И снова какой-то «Пролог»! О Шана, Шана!

Йосл откинулся на спинку стула и заново прокрутил перед внутренним взором всю сцену на бульваре. Воочию узрев беспомощность своего поведения, он залился краской. Шана под конец дала ему понять, что и хлопот не стоило вступать с ним в пререкания. А если она с такой настырностью всучала ему книгу, значит, полагала, что прочтение этого «Фауста» раз и навсегда опровергнет его доводы? Книга? Он отчаянно помотал головой. Что она там сказала? «Через восемь дней!» Ах, так через восемь дней он покажет ей, что собой представляет! Но прежде надо прочитать книгу. Все остальное приложится.

И он принялся раскачиваться, как положено концентрировать внимание при серьезных изысканиях, равно как и при молитве, на всем иудейском востоке.

На «Прологе на небе» ему удалось сосредоточиться. Это не более как история Иова. Спор Бога и Дьявола за бренную человеческую душу. Бедный Иов, он же Фауст, подвергнут испытанию. Хотя есть и существенная разница: Иов первоначально жил в радости и довольстве, а Фауст «чем он сыт, никто не знает тоже». Таким образом, Иов был испытан страданиями, а Фауст, напротив, всеми земными прелестями.

Вот он, источник множества противоречий! Йосла бросило в жар. И дело уже было не в книжке, подсунутой Шаной, и не в том, чтобы показать себя. Дело было в самом Фаусте. Его предстояло понять.

Йосл «изучал» «Фауста».

В том смысле изучал, как изучают Талмуд. Проверять и перепроверять каждое предложение, каждое слово — не доверять найденному толкованию и снова подвергать сомнению себя самого. Страницу за страницей шерстить снова и снова, нащупывая неизвестные смыслы, а за ними еще раз подвергать ревизии найденные открытия — ничего нет более сомнительного, чем легкое решение. Легко понять — значит, плохо понять. Раз за разом возвращаться к пройденным местам. Заново устанавливать противоречия и разрешать их.

Йосл «изучал» «Фауста».

Продвигался он медленно, и могло сложиться так, что, ломая голову над всякими мелочами, он никогда не разглядел бы целого. Дела у него обстояли не лучше, чем у немецкого гимназиста, которому классики на уроках литературы устами занудного педагога просто набили оскомину. Но от подобной участи Йосла и Гёте спасла Шана. Вскоре молодые люди вместе читали и обсуждали «Фауста» уже не только по субботам, но и почти ежедневно при встречах на бульваре. По будням было даже больше шансов обойтись без помех со стороны знакомых — ну, кому из борычевских евреев придет в голову тащиться на прогулку так далеко: почти четверть часа за город! А по субботам там то и дело шастала молодежь. И вот двое юных исследователей Гёте часто засиживались на бульваре, погруженные в свои дебаты, до самых сумерек, так что случалось тесно соприкасаться головами, чтобы разобрать мелкий шрифт. И если локон Шаны нечаянно укладывался на щеку Йосла, это вовсе не способствовало тому, чтобы его мысли становились яснее, а их выражение понятнее. Ему приходилось брать себя в руки, если он хотел убедительно истолковать Шане, например, «Кухню ведьмы». Эта сцена его особенно захватывала. Игра с числами, так похожая на магические комбинации, была ему хорошо знакома по Талмуду и другим старинным книгам, так что он легко нашел не одно, а целых два толкования таинственным заклинаниям ведьмы, и оба остроумные и веские. Первое объясняло десять чисел ведьминой таблицы умножения как ссылку на десять заповедей, второе базировалось на каббалистическом предании о десяти вещах, созданных перед сотворением остального мира. Шану, однако, не заинтересовало ни то, ни другое, ни даже сам волшебный наговор. Она торопила дальше — к сценам «Комната Гретхен», «Сад», «Собор»; и любила она рассуждать о смысле целого, а не об отдельных словах. В конечном итоге она добилась того, что Йосл нашел в себе силы, перед тем как глубокомысленно анализировать каждую строку, опрометью прочесть все произведение до «вечной женственности».

Далось это Йослу нелегко. После «Кухни ведьмы» была еще сцена в саду: «Как обстоит с твоею верой в Бога?», на которой его бросило в жар, очевидно, живым напоминанием о его нравоучениях по поводу границы субботы. Разве не та же тема? Быстрому прочтению мешал и «Дух зла», и много еще чего, в особенности же «Вальпургиева ночь» с золотой свадьбой Оберона и Титании. Кто такой Оберон? Кто Титания? Что за Мидинг? Удовольствие от чтения вернулось только во второй части до того места, где Елена появляется с троянками. Особенно ему нравилась вся классическая свита во второй «Вальпургиевой ночи» — здесь он был подкован, а недостающее восполнили патер Марианус и патер Серафикус — una Poenitentium