Хаос - [2]

Йосл попал из одного затруднительного положения в другое; все отточенные суждения по спорному вопросу пронеслись у него в голове. Обильная казуистика ешивы, школы изучения Талмуда, сковала его разум и парализовала быстроту реакции. Собственно провинность здесь заключалась как раз в переноске предмета — в данном случае небольшого томика — через субботнюю границу, то есть с очерченной раввином территории. Чертой здесь служило ограждение из высоко натянутой, едва заметной проволоки, и если переносить книгу обратно на свободное пространство, это будет повторением нарушения, а значит, новой виной. Нет, так не годилось. Положить книгу на скамью тоже нельзя, поскольку опустить ношу — неважно, какого размера — было бы настоящим нарушением предписаний. Ношение вещи при себе, пока она не помещена куда-то вовне, это, конечно, исконно запрещенное действие, не рассматриваемое, однако, как тяжелая провинность, то бишь грех — при условии, что нарушитель не отходит от своего места более чем на четыре шага. Какой же выход? Шана не перебивала, пока Йосл слишком обстоятельно разбирал этот конфликт, невозмутимо следя за его рассуждениями. Никогда еще ему не давались так тяжело умозаключения, даже и по самым трудным местам в Талмуде. Во-первых, он еще ни разу не беседовал с незнакомой девушкой, во-вторых, необходимость подыскивать понятные непосвященному слова для привычных в ешиве терминов, и потом, панический страх быть застигнутым кем-нибудь из товарищей по учебе при такой странной лекции — все это заставляло его изрядно попотеть. Когда он наконец справился с изложением общего предмета полемики, Шана невинно спросила, не значит ли это, что ей придется сидеть на скамейке до конца субботы. Судя по вопросу, она ухватила суть его речи — иного он допустить не мог. Йосл смущенно молчал, раздумывая над сложившимися обстоятельствами. Тут появилась шумная компания, книжка исчезла в кармане платья, девушка поднялась и, к ужасу Йосла, явно не терзаясь угрызениями совести, озорно изрекла субботнее приветствие и зашагала дальше в луга. Йосл в непонятном волнении смотрел ей вслед, пока светлая блуза не скрылась за кустами, затем, сбитый с толку, поплелся домой, обливаясь потом под тяжелым кафтаном и плотной кепкой.

По сути, Йослу следовало бы возмутиться, что Шана нарушила строгий закон о запрете работать в субботу, что она намеренно носила предмет за пределами тхума. Вместо этого он на всю неделю основательно погрузился в изучение поднятого вопроса, и так случилось, что в следующую субботу он мог подойти к Шане, которая снова сидела со своей книжкой на запретной скамейке, уже вооруженный знаниями. Однако чем ближе он подступал, тем яснее вырисовывалось подозрение, что перед ним преднамеренная провокация к назиданию. Все аргументы, которыми он запасся в течение недели, оказались неуместны — она ведь по его прежним наставлениям знала, что эта скамейка стоит за чертой допустимого, — так что перед Шаной он застыл в еще большем смятении, чем при первой встрече. Но когда девушка посмотрела на него с вопросительно-ироничной улыбкой, его понесло, и он со всем пылом принялся втолковывать, какой грех она совершает по легкомыслию и какую беду навлекает на себя и весь Израиль. Она слушала рассеянно и будто с легкой скукой, потом вставила первую реплику, задала вопрос, и так завязалась оживленная дискуссия, в которой Йосл, как он позже вынужден был признать, оказался не на высоте. Впервые в жизни ему пришлось обосновывать вещи, которые до того казались само собой разумеющимися, не требующими никаких доказательств.

Неожиданно Шана сунула ему под нос книгу и спросила, знает ли он ее. Йосл осторожно скосил глаза — ведь взять ношу в руки он не мог — и прочел: «Фауст», а ниже: «Универсальная библиотека издательства РЕКЛАМ». Он покачал головой, а она предложила дать почитать на неделю. Положение создавалось затруднительное: принять он не мог, по крайней мере, сегодня и вне границы субботы. Шана расхохоталась, схватила его за рукав, перетянула за натянутую проволоку, запихала томик ему в карман и упорхнула, щебетнув на прощанье: «Так через восемь дней!» Издалека еще крикнула, что в книге он найдет кое-что к их разговору.

II

Йосл приступил к «изучению» «Фауста» Гёте.

Что ему Гёте? Имя он слышал довольно часто, а однажды в подвернувшейся хрестоматии, помнится, прочитал один стих, который ему совершенно не понравился. Там была история человека, который как безумный скакал со своим ребенком через дождливый, окутанный туманом лес, и причину такому странному поведению было трудно обнаружить. Ребенок, как и отец, тоже был какой-то ненормальный, нашпигованный больными фантазиями и, наверное в бреду, нес всякую чушь. Больше он Гёте не интересовался.

Должно быть, это что-нибудь да значило, раз по настоянию Шаны ему снова пришлось обратиться к этому Гёте. Он аккуратно выровнял книжицу в кармане и поймал себя на том, что всю торопливую дорогу до дома проверял, там ли она. Книга была ему мила — почему, не понятно. Оказавшись в своей каморке, он ласково погладил ее, охваченный необыкновенной нежностью. Правда, господин фон Гёте имел к этому мало отношения. Все-таки Йосл был неподкупен и взялся за чтение как положено критически мыслящему и скептически настроенному талмудисту. Во всяком случае, он предвкушал удовольствие в пух и прах разнести незадачливого поэта, а заодно и пристыдить Шану, которой этот объект был ближе, чем трактат о законах субботы. Он жаждал доказать остроту своего ума, показать ей, что толковее всех этих писак, которых она переносит за границу закона. Он уже явственно видел, как бросает вопросы, на которые не в состоянии ответить ни Шана, ни Гёте. Вопросы, которые обоих загонят в тупик. Он им еще…