Хаос - [106]

Хайнц ответил, краснея:

— Трудно судить о таких вещах непредвзято.

— Вы ухватили самую суть, вокруг чего все и вертится! Непредвзятость! Чистосердечность! Вот о чем речь. Эти люди лишены и того, и другого. В Германии едва ли еще найдете евреев, которые держатся естественно и непринужденно. А вот евреи в России… Вам приходилось там бывать?

Хайнц неуверенно кивнул.

— Тогда вы сами должны были почувствовать разницу. Они там в своих молельных и учебных комнатах, дома и на улице — повсюду — ведут себя непосредственно и просто, живут своей жизнью. А здесь все: церковная служба и школа, салоны и фирменные вывески, манера говорить и одеваться — все вообще устроено с оглядкой на восприятие и впечатление других. Только на Востоке еще встретишь исконное еврейство, без помад и румян.

— Может, и так. Но не в том ли дело, что еврей там замкнут в своей среде и жизнь его однобока? Это тоже не может быть идеалом. Если бы в том застоявшемся мирке развивалось нечто действительно ценное…

— Если? Похоже, вы даже не представляете себе, что скрывается за той, с позволения сказать, «китайской стеной»? Уйма культуры и духа, такой силы и полноты жизни! Если бы большой мир только знал, какие там неисчерпаемые залежи!

— Вот как раз это и представляется мне сомнительным! Какая польза человечеству от давно и глубоко зарытых сокровищ? Может, вовсе не добродетель, а, наоборот, преступление, тщательно оберегать подобную изоляцию?

— Не забывайте, что изоляция эта не добровольная!

— Допустим! Но та непосредственность и подлинность характеров, о которой мы говорим, не является ли она оборотной стороной замкнутости в себе, возможно дорого оплаченной! Разве не заслуживает признания тот, кто свои силы кладет на открытия для всего человечества?

— В духе доктора Пинкуса? Разумеется, долг каждого человека работать для всего общества. Но и право тоже. И это не только преступление, а хуже того: глупость — то, что Европа не принимает сотрудничество многочисленных еврейских масс. А если такие, как этот великолепный экземпляр ученого-химика, вынуждены озираться и скрывать свою истинную суть, они никогда не достигнут высот своего духа и таланта, чем бы ни занимались.

— А вы, правда, думаете, — невольно улыбнулся Хайнц, — что его токсикологические исследования дали бы еще более значимый результат, если бы он полностью написал на своей табличке имя?

Оба от души посмеялись.

— Ну, не до такой же степени! — добродушно хмыкнул старец. — Все это фиглярство с прятками — особая глава. Пинкус достиг высоких результатов, и вообще вклад западноевропейских евреев в культурные ценности мощнейший. Но этот мощный поток уходит в песок, поскольку каждый отдельный еврей стремится бесследно раствориться в окружении. И из огромного еврейского резервуара духовного потенциала вытекают лишь единичные капли, и тогда каждый случай становится сенсацией. Возьмите моего друга Шапиро. В сорок лет он уехал из России на Запад, имея талмудическое образование и минимум, скажем так, европейских знаний. Все его решительно отговаривали в таком возрасте учиться дальше, а через десять лет он стал профессором математики в Гейдельберге! Такие случаи бросают яркий свет. Становится понятным, сколько там, в глубине, еще брезжит.

— Но разве самих евреев нельзя упрекнуть, что они так тщательно оберегают свою герметично закупоренную обособленность?

— Постойте! Там где прочные стены гетто рухнули, как в Германии, произошло следующее: евреи не воспользовались свободой ради того, чтобы принести свою специфическую культуру в общечеловеческую копилку, а повели центробежную политику, то есть постарались отказаться от своего жизненного уклада и отречься от своей самобытности. Но и окружающий мир при этом совершил ошибку, приняв их самоотречение как цену за определенные, фактически крайне ограниченные и предоставленные лишь на бумаге права, вместо того чтобы обеспечить реальную государственную и общественную поддержку еврейству, соблюдающему свои культурные традиции. Так немецкие евреи постепенно растворились в чужеродном, а невероятные ценности оказались утрачены. И лишь капельный приток с Востока пока сдерживает окончательную потерю всего еврейского. Если однажды в будущем тот же процесс запустится и на восточных берегах, понятие «еврей» вообще исчезнет из современной истории. Разве что тамошние евреи, наученные горьким опытом Запада, приложат все силы, чтобы сохранить свой образ жизни.

— Тогда я возвращаюсь к своему вопросу: для чего тогда нужен этот резервуар духовных сил на Востоке? Может, это сваленная в амбар бесполезная сила? И потом, не приведет ли такое, несомненно, захудалое прозябание за каменной стеной к стерилизации? Есть ли у евреев, с тех пор как они сидят в гетто, хоть какое-то развитие?

— Давайте по порядку. Есть ли развитие? В известном смысле, нет. И в то же время их способность к развитию повысилась до чрезвычайности. Удивлены? Тогда слушайте! Развитие остановилось с разрушением Иерусалима и государства. С рассеянием евреев по миру закат их нации был предрешен, если бы они не приняли неслыханные в истории, я бы сказал, героические меры. В предвидении того, что разрозненные группы в своем развитии будут уподобляться соответствующему окружению и бесследно растворятся в нем, они вообще отказались от развития. Они положили остановиться ровно в том месте, где их естественное национальное развитие оказалось прервано катастрофой.