Хаос - [105]
— Все клевета! Бесстыдное подлое вранье! — заорал Пинкус в припадке бешенства, так и подскочив.
— Клевета? Вранье? — пожилой господин, похоже, развлекался, выражая крайнюю степень удивления. — Должно быть, мы говорим о разных вещах. Я прочитал в химическом журнале — интересуюсь, знаете ли, наукой, — что ваши изыскания весьма многообещающи. Автор характеризует вашу работу как яркий пример немецкой основательности и немецкого прилежания. Он даже пошел дальше и, если мне не изменяет память, заикнулся о новой славной странице в истории немецкой науки. Если вы это считаете дискредитацией, то ваша скромность и требовательность к себе поистине безграничны.
— Ну, это совсем другое дело! — польщенный Пинкус успокоился и сел, поглаживая бороду. — Видите ли, когда я тут говорил, если, мол, человек добивается успеха, то на фамилию закрывают глаза, — я имел в виду нечто иное. Тот жалкий тип, Рёдер, мой бывший ассистент, которого мне пришлось выставить, возвел на меня всяческую напраслину, а грязный бульварный антисемитский листок тут же подхватил это — все переврал, исказил и выставил меня евреем-эксплуататором, который с истинно семитским коварством выжал все соки из юного невинного немецкого ученого! Отвратительно! — он в ярости шлепнул по мягкой обивке.
— Превосходный пример банковских операций в нашей среде, — ухмыльнулся седой господин. — Ваши достижения зачисляются на германо-немецкий счет, а если вы чего-то натворите, записывается в долг еврею. Не удивительно, что еврейский счет всегда закрывается с отрицательным сальдо!
— Так-то оно так, — пробормотал Пинкус. — Но здесь уж ничего не поделаешь!
— А разве это не вина тех евреев, которые по возможности скрывают свою принадлежность? И разве трудно понять, почему евреи теперь пытаются работать под вывеской своей фирмы и рекламировать ее вклад в общее культурное развитие?
— Что?.. Как?.. Да это… это враждебно культуре! Это реакционно! Это… Вы что, хотите назад в гетто?
— Напротив! Нам пора выйти из гетто! Пока что гетто повсюду. Разве что время от времени охранники закрывают один глаз, если еврей выбирается оттуда в чужих одеждах, если дает достаточно большую взятку, а потом ведет себя благонадежно и скромно. Иначе с него сорвут фальшивый плащ и загонят обратно с поруганием и позором.
— Так, так! Прекрасно сказано! И как вы мыслите себе освобождение из этого гетто? Бастовать? — Пинкус заглянул ему в лицо, свирепо и язвительно.
— Всеобщая еврейская стачка, если бы она была осуществима, не такая уж плохая идея, но как раз преступление против культуры. Если бы все евреи вдруг отстранились, возможно, все прочие осознали бы, какой культурный фактор представляют собой евреи. Но я имел в виду не это. Наоборот, нам надо сначала по-настоящему кооперироваться. Прекрасно, что вы боретесь с алкоголизмом и желаете спасти находящуюся под угрозой немецкую нацию. А не посвятить ли вам толику своего рвения еврейству, которое тоже находится под угрозой? На мой взгляд, еврейскому народу еще есть чем обогатить человечество — каждый народ, как и каждый индивидуум, несет свою миссию. Если евреи, вместо того чтобы неизменно искажать и подавлять свою сущность, высвободят и разовьют ее неповторимую ценность, если евреи…
— Тсс-ш-ш! — шикнул Пинкус так яростно, что незнакомец оторопело умолк, а Хайнц испуганно вздрогнул.
Вошел официант из вагона-ресторана, чтобы собрать чайную посуду. Пожилой господин улыбнулся и раскурил потухшую сигару.
— Так вы говорите?.. — обратился к нему Пинкус, плотно закрывая за официантом дверь.
— Все уже сказано! — господин снова разворачивал свою газету.
Доктор Пинкус беспокойно забегал глазками:
— Вовсе не обязательно, чтобы кельнер…
В ответ отрешенное молчание.
— А вы что будто воды в рот набрали?! — набросился он на Хайнца.
— Я всего лишь десятый в миньяне.
Пинкус обвел безучастных спутников ненавидящим взглядом, потом вынул карманные часы:
— О, скоро Дармштадт! Надо еще собрать вещи. Откланиваюсь!
В проходе он обернулся, снова вошел, задвигая за собой дверь, и зашипел господину, не отрывавшему взгляда от газеты:
— То, что вы тут сейчас… не хочу расстраиваться… еду на отдых… Но это… это… Вы еще хуже Альвардта! Вы — еврей-антисемит! Так и знайте!
После этого он окончательно исчез.
Седовласый господин посмотрел на Хайнца, и оба расхохотались. Хайнц чувствовал досаду, но не мог остановиться, утирая слезы.
— Вы правы, — господин собрал и отложил газетные полосы и посерьезнел. — Тут впору не смеяться, а стыдиться. Не стоило мне втягиваться в пустые разговоры, если бы только не выяснилось, что этот доктор — ученый. Знаете, а ведь он действительно многого достиг на своем поприще, я давно интересуюсь его работами. И человек такого уровня ведет себя столь вульгарно! Увы, это не единичное явление. Такая смесь беспардонной наглости и раболепного смирения встречается очень часто. О своей миссии спасителя немецкой нации он кричит на каждом шагу, а услышав слово «еврей», трясется, как бы оно не донеслось до ушей обслуги. И мы еще удивляемся возникновению антисемитизма! Если изменяешь самому себе и относишься к себе с презрением, нечего ждать, что другие будут тебя ценить и уважать. Тьфу, пропасть!
Герои книги Николая Димчевского — наши современники, люди старшего и среднего поколения, характеры сильные, самобытные, их жизнь пронизана глубоким драматизмом. Главный герой повести «Дед» — пожилой сельский фельдшер. Это поистине мастер на все руки — он и плотник, и столяр, и пасечник, и человек сложной и трагической судьбы, прекрасный специалист в своем лекарском деле. Повесть «Только не забудь» — о войне, о последних ее двух годах. Тяжелая тыловая жизнь показана глазами юноши-школьника, так и не сумевшего вырваться на фронт, куда он, как и многие его сверстники, стремился.
Повесть «Винтики эпохи» дала название всей многожанровой книге. Автор вместил в нее правду нескольких поколений (детей войны и их отцов), что росли, мужали, верили, любили, растили детей, трудились для блага семьи и страны, не предполагая, что в какой-то момент их великая и самая большая страна может исчезнуть с карты Земли.
«Антология самиздата» открывает перед читателями ту часть нашего прошлого, которая никогда не была достоянием официальной истории. Тем не менее, в среде неофициальной культуры, порождением которой был Самиздат, выкристаллизовались идеи, оказавшие колоссальное влияние на ход истории, прежде всего, советской и постсоветской. Молодому поколению почти не известно происхождение современных идеологий и современной политической системы России. «Антология самиздата» позволяет в значительной мере заполнить этот пробел. В «Антологии» собраны наиболее представительные произведения, ходившие в Самиздате в 50 — 80-е годы, повлиявшие на умонастроения советской интеллигенции.
"... У меня есть собака, а значит у меня есть кусочек души. И когда мне бывает грустно, а знаешь ли ты, что значит собака, когда тебе грустно? Так вот, когда мне бывает грустно я говорю ей :' Собака, а хочешь я буду твоей собакой?" ..." Много-много лет назад я где-то прочла этот перевод чьего то стихотворения и запомнила его на всю жизнь. Так вышло, что это стало девизом моей жизни...
1995-й, Гавайи. Отправившись с родителями кататься на яхте, семилетний Ноа Флорес падает за борт. Когда поверхность воды вспенивается от акульих плавников, все замирают от ужаса — малыш обречен. Но происходит чудо — одна из акул, осторожно держа Ноа в пасти, доставляет его к борту судна. Эта история становится семейной легендой. Семья Ноа, пострадавшая, как и многие жители островов, от краха сахарно-тростниковой промышленности, сочла странное происшествие знаком благосклонности гавайских богов. А позже, когда у мальчика проявились особые способности, родные окончательно в этом уверились.
Самобытный, ироничный и до слез смешной сборник рассказывает истории из жизни самой обычной героини наших дней. Робкая и смышленая Танюша, юная и наивная Танечка, взрослая, но все еще познающая действительность Татьяна и непосредственная, любопытная Таня попадают в комичные переделки. Они успешно выпутываются из неурядиц и казусов (иногда – с большим трудом), пробуют новое и совсем не боятся быть «ненормальными». Мир – такой непостоянный, и все в нем меняется стремительно, но Таня уверена в одном: быть смешной – не стыдно.
Повесть Израиля Меттера «Пятый угол» была написана в 1967 году, переводилась на основные европейские языки, но в СССР впервые без цензурных изъятий вышла только в годы перестройки. После этого она была удостоена итальянской премии «Гринцана Кавур». Повесть охватывает двадцать лет жизни главного героя — типичного советского еврея, загнанного сталинским режимом в «пятый угол».
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.