Хаос - [104]

Шрифт
Интервал

IV

Во Франкфурте Хайнц отыскал себе удобное местечко у окна в вагоне второго класса, в противоположность к третьему классу полупустом, и теперь завтракал, сидя у приоткрытого окна, в которое залетал свежий утренний ветерок. Вместо того чтобы пойти в вагон-ресторан, он попросил принести чаю в купе, лишь бы случайно не столкнуться с Шаной и Йослом. В купе у него оказался только один попутчик — старый господин со здоровым загаром на лице, так контрастирующим с абсолютно белой густой шевелюрой. Оба погрузились в приобретенные во Франкфурте свежие утренние газеты, Хайнц к тому же запасся несколькими спортивными номерами.

Проходивший мимо открытой двери господин внезапно остановился, вернулся назад, заглянул в купе, нерешительно просеменил туда-сюда и вдруг набросился на Хайнца, как оказалось, чтобы радостно пожать ему руку.

— Простите, не сразу вас узнал! Как ваши дела?

Хайнц беспомощно и бесплодно рылся в своей памяти. Незнакомец рассмеялся:

— Не узнаете? Да не напрягайтесь вы так! Мы встречались на Аугустштрассе при определенных обстоятельствах, ну, сами знаете. А я вас сразу признал! Вот это память!

— Не думаю, чтобы мы были друг другу представлены, — сдержанно ответил Хайнц, но в памяти что-то начинало брезжить.

— Представлены? Ха-ха! А кто говорит о представлении? Тогда и случая удобного не подвернулось. Я Пинкус, доктор Пинкус, химик, ну? Вы еще появились как раз вовремя, вспомнили? У меня тогда… — Он наклонился к Хайнцу и прошептал ему прямо в ухо: — Была поминальная служба, а вы — десятым в миньяне.

— Да, припоминаю, — сухо ответил Хайнц и снова взялся за газету.

— Я так рад вас встретить! — Пинкус подскочил к двери и закрыл ее. — Ужасно сквозит! — потом недовольно посмотрел на открытое окно и покосился на старого господина, который даже не шелохнулся, пожал плечами и подсел к Хайнцу. — Я так рад встретить цивилизованного человека! Это сборище в поезде — ужас! Хоть немного прийти в себя! Мне хватало и одного моего ассистента — да вы видели его тогда, — тот тоже подцепил эту заразу! Все, все тотально мешумадим!

Последнее слово он снова произнес шепотом, Хайнц раздраженно отодвинулся в угол. Старого господина, похоже, развеселила какая-то статья в газете.

— Еду в Дармштадт, до того как отправлюсь в Швейцарию. Союз противников алкоголя. Заседание комитета. Я член комитета. Этот национальный порок надо истребить. Кто любит свой народ, должен быть с нами. Это борьба за силу германского народа. От нее зависит будущее нации.

Теперь он вещал непомерно громко, вызывающе поглядывая на пожилого спутника, который невозмутимо, с улыбкой на губах читал дальше.

— Антисемит! — снова шепотом Хайнцу, который едва сдерживался, чтобы не нагрубить. — Здоровье нашей немецкой нации под угрозой! — Голос гневно взлетел, будто кто-то ему возражал, он поднял воротник: — Боже, как дует! Алкоголь разрушает нервную систему, нашу внутреннюю силу, и наш патриотический долг бороться с этим явлением в первую очередь! — Пинкус сделал выразительную паузу и снова склонился к уху Хайнца: — Поезд кишмя кишит русскими евреями!

— Можете спокойно говорить в полный голос. Я тоже еврей! — ровным тоном сказал пожилой господин и обезоруживающе улыбнулся.

Пинкус вытаращил глаза и на какое-то время потерял дар речи. Потом нервно вскочил и поднял стекло.

— Жуткий сквозняк! Вот так! — он снова плюхнулся на мягкое сиденье. — Так, значит, вы еврей? Сами сказали! Ну, не скандал ли? Стыдно по поезду пройти, все заполонили поляки! И все как один сионисты! Во всеуслышание разглагольствуют о еврейских делах! Нечего всякому тыкать в нос своим еврейством!

Он подождал поддержки в своем праведном гневе, но, поскольку ни один из путников ничего не ответил, продолжил говорить сам с собой:

— Взять, к примеру, моего ассистента. Его зовут Кон, — он приподнялся и проверил, плотно ли закрыта дверь. — Ганс Кон. Обычно я беру в ассистенты только христиан, но прежнего пришлось вышвырнуть, а Кон туго знает свое дело. Но слетел с катушек! И что ему втемяшилось? Вдруг стал величать себя Ганс Якоб Кон! Якоб! Будто одного Кона мало! Ну, вы подумайте, Ганс Якоб Кон! Чего бравировать своим еврейством?

— Неужели даже без этого одиозного «Якоба» тому или иному не придет в голову, что за фамилией Кон явно скрывается не чистый ариец? — учтиво спросил седовласый господин.

— А я о чем?! — перешел на крик Пинкус. — Вот именно, зачем? И без того хватает напастей. Моя фамилия, например, Пинкус, но я ведь не стану носиться с ней, если не сошел с ума. У меня греческое имя Исидор, но на моей табличке значится только начальная буква — просто: И. Пинкус. Это как раз показывает, что человек придает фамилии особое значение; видно, что он израильтянин и не скрывает этого, а может, еще и гордится. Если я ставлю на своих трудах скромное «И. Пинкус», и исследования достойны, то мне простится и фамилия.

— Вы тот самый токсиколог Пинкус? — заинтересовался господин и отложил газету.

— Да, это я. Вы обо мне слышали? — Пинкус подозрительно покосился на незнакомца.

— Разумеется. В последнее время в прессе поднялся шум. Пишут, что вы…


Рекомендуем почитать
КНДР наизнанку

А вы когда-нибудь слышали о северокорейских белых собаках Пхунсанкэ? Или о том, как устроен северокорейский общепит и что там подают? А о том, каков быт простых северокорейских товарищей? Действия разворачиваются на северо-востоке Северной Кореи в приморском городе Расон. В книге рассказывается о том, как страна "переживала" отголоски мировой пандемии, откуда в Расоне появились россияне и о взгляде дальневосточницы, прожившей почти три года в Северной Корее, на эту страну изнутри.


В пору скошенных трав

Герои книги Николая Димчевского — наши современники, люди старшего и среднего поколения, характеры сильные, самобытные, их жизнь пронизана глубоким драматизмом. Главный герой повести «Дед» — пожилой сельский фельдшер. Это поистине мастер на все руки — он и плотник, и столяр, и пасечник, и человек сложной и трагической судьбы, прекрасный специалист в своем лекарском деле. Повесть «Только не забудь» — о войне, о последних ее двух годах. Тяжелая тыловая жизнь показана глазами юноши-школьника, так и не сумевшего вырваться на фронт, куда он, как и многие его сверстники, стремился.


Винтики эпохи. Невыдуманные истории

Повесть «Винтики эпохи» дала название всей многожанровой книге. Автор вместил в нее правду нескольких поколений (детей войны и их отцов), что росли, мужали, верили, любили, растили детей, трудились для блага семьи и страны, не предполагая, что в какой-то момент их великая и самая большая страна может исчезнуть с карты Земли.


Сохрани, Господи!

"... У меня есть собака, а значит у меня есть кусочек души. И когда мне бывает грустно, а знаешь ли ты, что значит собака, когда тебе грустно? Так вот, когда мне бывает грустно я говорю ей :' Собака, а хочешь я буду твоей собакой?" ..." Много-много лет назад я где-то прочла этот перевод чьего то стихотворения и запомнила его на всю жизнь. Так вышло, что это стало девизом моей жизни...


Акулы во дни спасателей

1995-й, Гавайи. Отправившись с родителями кататься на яхте, семилетний Ноа Флорес падает за борт. Когда поверхность воды вспенивается от акульих плавников, все замирают от ужаса — малыш обречен. Но происходит чудо — одна из акул, осторожно держа Ноа в пасти, доставляет его к борту судна. Эта история становится семейной легендой. Семья Ноа, пострадавшая, как и многие жители островов, от краха сахарно-тростниковой промышленности, сочла странное происшествие знаком благосклонности гавайских богов. А позже, когда у мальчика проявились особые способности, родные окончательно в этом уверились.


Нормальная женщина

Самобытный, ироничный и до слез смешной сборник рассказывает истории из жизни самой обычной героини наших дней. Робкая и смышленая Танюша, юная и наивная Танечка, взрослая, но все еще познающая действительность Татьяна и непосредственная, любопытная Таня попадают в комичные переделки. Они успешно выпутываются из неурядиц и казусов (иногда – с большим трудом), пробуют новое и совсем не боятся быть «ненормальными». Мир – такой непостоянный, и все в нем меняется стремительно, но Таня уверена в одном: быть смешной – не стыдно.


Пятый угол

Повесть Израиля Меттера «Пятый угол» была написана в 1967 году, переводилась на основные европейские языки, но в СССР впервые без цензурных изъятий вышла только в годы перестройки. После этого она была удостоена итальянской премии «Гринцана Кавур». Повесть охватывает двадцать лет жизни главного героя — типичного советского еврея, загнанного сталинским режимом в «пятый угол».


Третья мировая Баси Соломоновны

В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.


Русский роман

Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).


Свежо предание

Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.