Хаидэ - [39]

Мем-сах с удовольствием бы родила саха Акоя еще двух-трех сыновей. Или усыновила полудетей, что приносят в семьи домашние рабыни. Но если величайший садовник Коро-Лал-Рамундани отсыпал в корзину их семьи одного сына и двух дочерей, и не больше, значит, так жить им дальше, смиряясь с волей богов.

…Но все же — один сын. Церет может наступить на змею. Подраться в кабаке. Упасть в канал и, стукнувшись головой, захлебнуться. Мем-сах любила своего сына, но понимала — отплакав, они останутся лишь с дочерьми. И тогда прекрасные сады, которые были ей тоже детьми, заберут мужья девочек. А они с саха будут жить приживалами при дочерях, переходя из одной семьи в другую.

Конечно, матайа живут мирно, давно уже не было войн, и большие князья не сзывали в походы подданных из дальних уголков огромного государства. Но мем-сах не любила риска. Жизнь похожа на сад, думала она, медленно обходя вокруг крошечной хижины с кривыми стенами. И если не думать о будущем своего сада, то он превратится в дикие заросли, тонущие в грязи и снедаемые насекомыми.

Придерживая тяжелые подолы семи выходных плащей, мем-сах заглянула в открытое окошко. Усмехнулась белому кувшину с наискось торчащей в нем веточкой тимма. И, шурша одеждами, отошла, села на легкий раскладной стульчик, что носил за ней мальчик-раб. Вон идет великан-чужестранец, сверкая глянцевой кожей на фоне яркой зелени прибрежной травы. Смотрит испытующе. Исхудал после болезни. Девочка много рассказывала о том, как волновалась. Как лечила, омывая потное лицо и широкую грудь.

Такую грудь мем-сах омыла бы и сама…

Женщина спрятала улыбку, поправила свисающие с висков ожерелья, что закрывали щеки, шею и подбородок, оставляя на виду только лицо. Сложила на коленях руки и укрыла кисти парчовыми рукавами.

Нуба, слегка задохнувшись, выскочил на утоптанный пятачок перед хижиной и поклонился высокой гостье.

— Твои плоды ярки и истекают соком, высокая мем-сах, пусть — вечно.

— Будет так, кивает тебе великий садовник Коро-Лал-Рамундани, достойный кари Нуба. Я пришла поговорить.

Нуба распахнул дверь, на которой не было засова, и склонился, показывая внутрь длиной рукой.

— Мой дом для тебя, мем-сах, прости, что он беден.

Гостья кивнула и, приподнимая подолы, вошла, склонив голову в высоком тюрбане. Мальчик бесшумно внес стул и установил его перед столом. Оглядываясь по сторонам, мем-сах села, в бесформенных парчовых одеждах похожая на большой золотой самородок.

Нуба стоял у двери. Она, кивнув ему на лавку, позволила сесть. Сказала:

— Ты силен и умеешь считать. Я даю тебе пять мешочков дорогих семян, их отвезешь на большую ярмарку, в Ганда, где великая Анакаи ветвится, готовясь утечь в большое море. Поедешь завтра, рано утром.

— Но я…

— Твоя маленькая жена получит от меня корзину лепешек, три мешка вяленого мяса и десять вязок копченых угрей. Прочее заработает сама, плетя мне циновки.

Мем-сах говорила, бронзовые губы шевелились на неподвижном, покрытом густым слоем золотой охры лице, окаймленном бронзовыми бусинами в несколько рядов.

— И когда же я вернусь? — Нуба внимательно смотрел, как свет из окошка режет лицо гостьи пополам. Та отклонила голову, исчезая в тени.

— Когда вернутся все. Ярмарка длится три раза по десять дней, а потом обоз пойдет обратно, оставляя торговцев в селениях. Дойдет и до нашего.

— И кто подсыплет мне отраву?

— Что?

Нуба молчал и мем-сах досадливо рассмеялась.

— Ну, хорошо. Давай говорить другое. Я пришла просить тебя отдать свою маленькую жену нам, хозяйкой маленького дома в большом, чтоб после меня она стала хозяйкой большого.

— И тебе легче отослать меня без возврата, достойная мем-сах, чем просто попросить?

Женщина наклонилась вперед, так чтоб другая полоса света падала на лицо Нубы.

— А разве ты отдашь ее?

— Она должна решить сама!

— Сама? — удивилась гостья. Повторила, прислушиваясь к слову, — сама…

И засмеялась, вздымая к потолку руки в пересыпающихся шорохом рукавах. Мелькнули тонкие черные запястья. На миг, а в следующий — она уже сложила руки, тщательно укрывая тканью.

— Ты говоришь о ребенке, кари. Сколько ей? Четырнадцать? Пятнадцать?

— Ей шестнадцать. Уже…

— Да, вы живете с матайа почти год. Повзрослела, пока ты таскал ее за собой по бездорожьям. Стала тебе маленькой женой. А что еще она могла дать тебе, здоровяк? Ведь ты красив и силен, добр. И у вас ничего нет. Только вы сами. Она добрая девочка.

— Ты богата, мем-сах, твои сады лучшие на десять селений в округе. Почему Матара? Столько девушек хотели бы.

— Мой сын любит ее. А она любит его. Так случилось, что Церет полюбил нищую чужестранку, жену бродяги. Но она красива, быстра и горяча телом. С такими бедрами женщины без криков рожают сыновей, много. К чему множить беды, если можно привести детей к счастью?

— Матара любит меня! Она сама сказала мне это!

Мем-сах отмахнулась от жужжащей мухи и мальчик-раб, подскочив, омахнул госпожу веером.

— Ты не дурак, кари. А говоришь глупости. Что заставляет тебя болтать пустое? Был бы глуп, я бы поняла. Вот тут у тебя, — она подняла руку и коснулась переносицы изукрашенным пальцем, — вечное страдание. Верно, вы много пережили вместе, о чем я не знаю. Расскажи. Если ты прав, я поклонюсь и уйду. А если нет, то рассказывая, сам это поймешь.