Гюго - [20]

* * *

Виктор и Адель поднимаются по широкой старинной лестнице и через просторный вестибюль проходят в столовую. В этой квартире все двери настежь — ни привратников, ни горничных. На большом столе уже лежит целая груда пальто, плащей, а из салона доносится знакомое гуденье голосов — друзья собрались.

На камине в гостиной зажжены две яркие лампы. Справа на стене портрет Нодье, а сам он в кресле у камина. Длиннорукий, угловатый, небрежно одетый, он отличается каким-то особым обаянием непринужденности. Столпившись вокруг него, друзья слушают. Нодье говорит медленно, лениво, никогда не повышает голоса, не ищет эффектов, о каких бы ужасных или смешных событиях он ни повествовал, и в этом отсутствии эффектов своеобразный эффект рассказчика.

Но сейчас речь идет не о разбойниках, не о феях, рыцарях или оборотнях — любимых героях фантастических рассказов Нодье. Смеха не слышно, лица серьезны. Весной 1824 года одно имя у всех на устах — Байрон. Уже месяц прошел, как весть о смерти великого английского поэта в греческом городке Миссолонги потрясла весь мир. Поэты пишут стихи о Байроне, критики — статьи, читатели вновь и вновь перечитывают его творения; романтическая молодежь Франции и других стран вдохновляется образами его героев и образом самого поэта, воина свободы, поднявшего против тирании свое перо и свой меч, сражавшегося за правду и вольность в книгах и в жизни — в палате лордов, в кружках карбонариев, в рядах греческих повстанцев.

Виктор Гюго написал статью о Байроне для журнала «Французская муза». Он принес ее с собой в Сенакль прочитать друзьям.

— «…Когда мы получили весть о смерти Байрона; нам показалось, будто у нас отнята часть того, что нам обещало будущее», — читает Гюго. Враги новшеств, ученые риторы всеми силами стараются задержать движение литературы. «Они невольно вызывают в памяти неистового Роланда, который с самым невозмутимым видом просит повстречавшегося путника принять его дохлую кобылу в обмен на живого коня».

— Браво, браво, Виктор! — восклицает Сумэ.

Нодье одобрительно кивает, но в выражении их лиц Гюго не видит того боевого пыла, который воодушевляет его самого. Они спокойны.

— «…Попытки воскресить литературу прошлого в современности равносильны стараниям садовника оживить прошлогоднюю опавшую листву на деревьях, покрытых свежими весенними почками», — продолжает Гюго, меча стрелы в лагерь защитников старины.

— «…К Байрону мы питаем глубочайшую благодарность. Он доказал Европе, что поэты новой школы, хотя они уже не поклоняются богам языческой Греции, доныне чтят ее героев и что если они отошли от Олимпа, то отнюдь не распрощались с Фермопилами».

Чтение закончено. Статья будет напечатана в журнале романтиков «Французская муза».

— Весь мир восхищается героической тенью Байрона, — говорит Гюго, — а у нас на подмостках бульварных театров до сих пор идет отвратительный фарс, фривольная пьеска о похождениях некоего лорда «Три звездочки», под именем которого выведен Байрон. Мерзкая пародия — оскорбление памяти поэта.

— Да. Немало у нас еще пошлости и рутины. И надо сказать, что на сцене наших театров они прекрасно уживаются, — замечает Нодье.

— Рутина. Главное ее гнездо — достопочтенная Академия, — подхватывает Гюго. — Вы слышали, говорят, что группа профессоров и благонамеренных литераторов обратилась с петицией в Министерство внутренних дел: они просят вмешательства властей предержащих в литературу, они требуют, чтоб литературу оградили от романтических неистовств.

— Берегитесь, Гюго! — шутливо восклицает Нодье. — Они скоро потребуют, чтоб всех «нарушителей спокойствия» в литературе засадили за решетку или в сумасшедший дом, и тогда уж несдобровать автору «Гана Исландца».

— Академики хотели бы изъять из употребления не только романтиков, но и некоего Вильяма Шекспира, — отвечает Гюго. — Шекспир ведь еще опаснее современных неистовых авторов.

— Конечно! Особенно с тех пор, как вышел памфлет Анри Бейля «Расин и Шекспир». Могут ли стерпеть ревнители правил, чтоб «растрепанного дикаря» Шекспира ставили в образец и возносили над грациозным французским классиком в напудренном парике!

Беседа друзей неожиданно прерывается. Дочь Шарля Нодье юная Мари ударила по клавишам фортепьяно. Виктор подходит к Адели. Будет ли она танцевать? Может быть, ей вредно? Адель уже немного успокоилась после смерти маленького Леопольда и снова ждет ребенка.

Альфред де Виньи танцует с Дельфиной Гэ. Этой парой нельзя не залюбоваться.

Златокудрая Дельфина, дочь писательницы Софи Гэ, единодушно признана музой кружка романтиков. Дельфина соревнуется со своими поклонниками, с отроческих лет она пишет стихи и теперь печатается во «Французской музе». Умна, остроумна, в споре не уступит мужчине и при всей своей учености сохраняет женское очарование. Многие царицы салонов завидуют ее неподражаемому искусству быть всегда естественной.

Молодежь танцует, а Шарль Нодье с несколькими сверстниками за карточным столом. Он страстный любитель экарте.

У Гюго в его маленькой квартире на улице Вожирар тоже собираются друзья. Чаще всего приходят молодые художники, новые приятели Виктора: братья Девериа, юный Луи Буланже, Эжен Делакруа.