Гурко. Под стягом Российской империи - [50]

— Но, досточтимый сердер-экрем, черкесы гибли не только от картечи русских пушек, но и от пуль болгарских собак. Сегодня дружинники генерала Столетова впервые сражались с нами, и милостью Аллаха триста из них мертвецы. Твои аскеры, сердер-экрем, отрубили им руки и свалили в кучу на съедение трупным червям и хищникам.

— Смерти достоин каждый, кто даже бросит косой взгляд на османа. За вину поднявших на нас руку мы предадим лютой казни их детей, жен и матерей. Твоим таборам, мой любимый Вессель-паша, я отдаю всех болгар Старой Загоры, а их трупы устелят мостовую, чтобы копыта турецких коней дробили их кости…

— О, достойный сердер-экрем, ты доставил аскерам воистину праздник, он усладит их душу. Они вырежут неверных во славу Аллаха.

С приездом в Главную квартиру канцлера Горчакова Александр Второй попытался в министре иностранных дел сыскать внимательного слушателя.

Получив сведения об отходе Передового отряда генерала Гурко из Забалканья, император, встретив Горчакова на прогулке, взял его за пуговицу:

— Ох, Александр Михайлович, Александр Михайлович, нелегкая ноша венец царский. Я прекрасно осведомлен о бедственном положении крестьян, убедился собственными глазами, когда проехал по России до самого Тобольска, потому и подписал указ о крестьянской реформе. А народ наш неблагодарный, вам ли не знать, о чем шепчутся в салонах мои недоброжелатели? Их злые языки утверждают, будто мой державный дядя тайно отрекся от трона в пользу моего покойного родителя Николая Павловича, а сам в мир подался. А отчего бы? Не от сладкой жизни царской. Вот ведь и мне ношу трудную нести. Нет покоя. И что же вместо благодарности мне, царю-освободителю? Знали бы бомбометатели, которые на государей руку поднимают, как горька власть. — Александр неприятно поежился, вспомнив покушение на него десятилетней давности.

Оно и поныне страшило его…

Александр велел применить к заговорщикам самые суровые меры…

Горчаков внимательно всматривался в водянистые глаза императора и думал о том, чего больше у Александра: самомнения или величия?

Царь вернул его к разговору.

— Российская чернь к бунтам тяготеет. Ей, видите ли, существующий порядок неугоден. А с чернью разговаривать надобно кнутом. Вы согласны со мной?

— Ваше величество, не грех прислушаться и к голосу рейхсканцлера Бисмарка, коий утверждал, что лучшее средство отвлечь народ от политики, в которой он ровным счетом ничего не смыслит, — доказывать, что правительство само заботится о народных интересах.

— Вы либерал, и вам претит слово «кнут». Меня же от либерализма излечили нигилисты. Покушаясь на своего государя, они подписали себе смертный, приговор. Разве венец царский — легкая ноша?

— Помилуйте, о чем вы говорите, ваше величество? И Христос возлагал на чело свое венец терновый.

— Да, да, справедливо заметили. Спас нерукотворный. Не тернии ли война нынешняя? Вон какие она нюансы преподносит.

— Видит Бог, ваше величество, в свое время я хотел решить вопрос полюбовно, мирно, без баталий. На то усилий положил немало.

— Беда не ходит в одиночку, Александр Михайлович. Кампания затягивается. Проглотили горечь Плевны, недоглядели Забалканья.

— Мда-а…

— Что Британия?

— Кабинет Биконсфилда занимается словопрениями. Королева Виктория ножкой топает. Ей бы из пушек флота ее величества по нам пальнуть, да некоторые лорды не желают… А Андраши ретивость выказывает, прожекты строит, как бы коммуникации в Румынии перерезать. Императору своему Францу-Иосифу уши прожужжал, однако австрийские генералы пыл его охлаждают: «Нам-де с Россией не тягаться. Даже если их турки потеснят». Лорды английские австрийцев с нами рады стравить.

— Что рейхсканцлер германский?

— Кабы Бисмарк верил в австро-венгерское оружие, он бы непременно заодно с Андраши песни пел, дабы мы впредь не мешали германцам намять бока французам, а буде возможно, и ребра поломать… Но опасается прусский лис: ну как мы поколотим солдат усача Франца-Иосифа?!

Горчаков потирал немеющие пальцы рук. В последнее время боль обострилась. Царь сказал:

— Я благодарю Бога, что во главе российской дипломатии стоите вы, князь.

— Ваше величество, мне на покой скоро.

— Нет уж, извольте, Александр Михайлович, развяжем гордиев узел, потом подумаем.

За первыми громкими победами, когда казалось, что уже ничто не может предвещать ненастья, явилась горечь неудач. Тревожные вести о положении Западного отряда, отвод Передового отряда генерала Гурко из Забалканья породили массу слухов.

Главнокомандующий пытался успокоить императора, прислал телеграмму: «Получил телеграмму от Криденера, что после вчерашнего боя под Плевной, неприятель оказался будто бы в превосходных силах, и что он вчера отступил к Булгарени… Намерен непременно атаковать неприятеля, еще и лично вести третью атаку… Генерал Гурко на Шипке.

Пока оставляю его там. Заеду к тебе в Белу…»

Великий князь обвинял Криденера. Он повторял то, о чем царя предупреждал Милютин…

Показал телеграмму военному министру Милютину. Тот прочитал, отложил:

— Ваше величество, о каком наступлении может идти речь? В прошлый раз штурм велся, не имея никаких планов, диспозиций по соединениям. Каждый генерал действовал на свой риск и страх…