Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника - [95]

В числе литовских и русских князей и витязей, присутствовавших на вечернем пире, было несколько таких, которые сражались рядом с Марквардом Зальцбахом в страшный день боя на Ворскле, но гордый немец, облечённый теперь важным полномочием, не узнавал своих прежних соратников и гордо шёл, чуть отвечая на поклоны.

— Зазнался немец! — шепнул Здислав Бельский рядом стоявшему наместнику Монтвиду. — А небось, когда удирал из-под Ворсклы, Христа ради у моего костра греться просился.

— Немцы всегда таковы! — со вздохом отвечал Монтвид, — ни накормить досыта немца нельзя, ни помочь до благодарности. Читал я притчу одну у Эзопа, про волка там говорится и про аиста, так всегда немцы поступают с теми, кто им поможет!

— Дружба немца хуже злобы разбойника! — пылко воскликнул воевода Бельский, — меня страх берёт, чтобы наш великий властелин не поддался на их льстивые речи. Ты видел, как принимал он их нынче!

Монтвид покачал головою.

— Мало ты знаешь, пан Здислав, нашего пресветлого князя, — сказал он уверенно, — для него одна цель — слава и благоденствие родины. Для этой цели он пожертвует всем. И личной дружбой, и ненавистью, и женой, и детьми, и спасением души. Я знаю его с пеленок, вместе мы росли, вместе отстаивали Литву, нашу родину. Знаю я его так хорошо, как родного брата. Помяни моё слово, играет он игру, игра опасная, говорить нечего, да не такому прозорливцу не знать когда начинать — подожди, всего будет. Уж кому, как не ему, ненавидеть немцев. Помни одно, пан Здислав: мы с тобой только наши вотчины потеряли от проклятых супостатов, по своей великой милости князь великий их нам вернул вдвое, да мы и то живьём готовы проглотить треклятых, а ты подумай, двух сынов его, единственную надежду старости, отравили крыжаки-злодеи. Кровь младенцев вопиет о мести. Великому ли князю забыть об этом? Верь мне, отольётся эта кровь немцам во сто раз!

— Амен! — проговорил Бельский, — если он ждёт, значит надо ждать!

Почти перед окончанием вечера на несколько минут в зале появился и великий князь. Приветливо поздоровавшись с рыцарями, он обошёл залу, сказав по несколько приветливых слов своим любимцам.

Заметив султана Саладина и Тугана-мирзу, стоящих всё у той же колонны, он подошёл к ним, и на горячие приветствия того и другого потрепал Тугана-мирзу по плечу и сказал:

— Что ты бесстрашный охотник, я знаю, что у тебя сердце нежное — слышал. Учись только у моего друга султана Саладина быть витязем на поле брани и обещаю тебе моим княжеским словом, что тебя ждёт радостная судьба!

Поражённый и изумлённый, Туган-мирза бросился к ногам великого князя.

— Повёли, великий, могущественный, непобедимый, — воскликнул он, — быть войне. Уж год я томлюсь ожиданием.

— А я жду уж двенадцать лет! — подумал великий князь и удалился.

Султан Саладин

— Поздравляю! — воскликнул султан Саладин, пожимая руку Тугану-мирзе. — Сам князь великий за тебя. Почём он знает!?

— О, ты ещё не знаешь нашего премудрого владыки, — отвечал в каком-то увлечении Туган, — он слышит, как трава растет, он видит на три фарсака в землю[84], он без слов знает, что таится в душе человеческой!

Великий князь, меж тем, обойдя зал, подал руку великой княгине и повёл её в другой, не менее блестящий зал, где был накрыт стол на двести человек.

Отдельно от прочих, на возвышении, устланном красным сукном, помещался стол, назначенный для великого князя и его семейства. Три резных стула, с высокими спинками стояли рядом, и за каждым — по два дворцовых дворянина. Князь с княгиней и княжной заняли свои места, и гости разместились в порядке, указанном им церемониймейстером. Рыцари и их свита были помещёны посредине большого стола, как раз напротив стола великого князя.

Ужин поражал роскошью и изобилием блюд. На особых подставках стояли целые жареные вепри и олени с золочёными рогами; повара истощали всё искусство, чтобы не ударить лицом в грязь перед иноземными гостями.

Зато на столе великого князя кроме двух пшеничных хлебов и высокого сосуда с чистой водой да вазы с яблоками и грушами, не стояло ничего. Как вообще вся семья Гедиминовичей, как Ольгерд и Ягайло, Витовт был очень скромен в пище и не пил ничего, кроме ключевой воды. Из боязни отравы и он, и Ягайло ели только то, что было приготовлено руками жён или самых близких людей.

По обеим сторонам великокняжеского стола стояли подчашие с золотыми сосудами в руках. У одного сосуд был полон венгржиной, т. е. самым лучшим венгерским вином, у другого в сосуде тихо пенился ароматный, многолетний литовский мёд. Несколько раз во время пира посылал великий князь чару вина или мёда то рыцарям, то кому-либо из приближённых бояр или вождей, что считалось большой честью; пожалованный вставал, бил челом и выпивал чару, а музыка играла туш.

К полуночи пир окончился. Великий князь не любил встречать белый день за трапезой, и великокняжеская чета, отдав общий поклон, удалилась в свои покои. Гости стали разъезжаться.

Только во время этой суетни Тугану-мирзе удалось пробраться сквозь толпу и протиснуться к панне Розалии. Она, казалось, ждала его и ничуть не обиделась, когда молодой татарин приветствовал её, приложив руку к голове и груди. Некоторые из важных и старых боярынь странно усмехнулись при этом и окинули презрительным взглядом молодого татарина.