Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника - [103]

Но и на этот раз кости решили спор в пользу француза.

Граф Брауншвейг встал с своего места, он был бледен, глаза его сверкали, пальцы судорожно сжимались.

— Держу три тысячи ефимков! — воскликнул он неистово, сам хорошо не понимая, что он говорит и что делает.

Братья-рыцари в ужасе обступили его, умоляя отказаться от безрассудной ставки, но граф был упрям.

— Три тысячи ефимков, слышите, три тысячи ефимков! — кричал он как-то звонко и дико. — А, все струсили! Струсили!

— Я буду держать и эту цифру. Но только в таком случае, если вы мне укажете, каким способом вы мне её уплатите, если проиграете? — твёрдо и на этот раз вызывающе, ответил герцог. — Вот моя ставка: ваш долг тысяча двести пятьдесят ефимков. Здесь в этом кошельке тысяча, да эти два перстня и цепь с алмазами стоят столько же. Где же ваша ставка? Беру ваших товарищей в свидетели: я не гнал вас на такую большую игру, но мой девиз — никогда не отказываться от вызова.

Граф Брауншвейг смутился. Он хорошо понимал, что не может выставить наличными громадную ставку в три тысячи ефимков, но сознаться в этом ему мешала его рыцарская гордость, и он, как утопающий за соломинку, схватился за предложение герцога относительно литовской княжны.

Княжна Вендана

— Чтобы прекратить спор, — начал он быстро, — я согласен подарить свободу этой литовской княжне как залог моей ставки.

— Принимаю с восторгом! — воскликнул герцог.

— Подойдите сюда, молодая девушка! — обратился он по-немецки к княжне, — и дайте мне руку на счастье.

— Рабыня не имеет права играть с нами, благородными рыцарями! — возмутился граф Брауншвейг.

Герцог не настаивал. Кости были брошены, и страшный удар кулаком по столу заставил вздрогнуть всех присутствующих. Граф Брауншвейг вскочил со своего места мертвенно бледный. Он опять проиграл!

Злоба исказила его лицо, но, верный своему рыцарскому слову, он схватил за руку княжну и подвёл её к герцогу.

— Вот мой проигрыш! Её свобода теперь в руках вашей светлости. Надеюсь, что мы теперь можем продолжать игру.

— О, с удовольствием, — отозвался обрадованный Валуа, — но только после исполнения некоторых маленьких формальностей. Я слышал, что в рыцарской земле пергамент — это все!

— Я вас не понимаю, благородный герцог! — воскликнул Брауншвейг, — если вы боитесь, что я вам не отдам проигранных раньше 1250 ефимков, то вы можете быть спокойны: завтра я вам передам закладную на мое поместье в Лотарингии!

— Вы слишком дурного мнения обо мне, благородный граф, — не без усмешки в голосе сказал герцог, — я, безусловно, верю вашему рыцарскому слову, но я не могу заставлять других относиться к вам с таким же доверием.

— Других?! Я вас не понимаю. Говорите яснее!

— Вы мне сейчас проиграли свободу княжны.

— То есть я вам проиграл мою пленницу, — поправил граф Брауншвейг.

— Пусть будет так, если вам угодно, но передача пленника, раба или рабыни требует известного акта переуступки — по магдебургскому или, вернее, кульмскому кодексу.

— А, теперь я вас понимаю! Вам угодно, чтобы я вам выдал передаточную грамоту на личность княжны? За этим дело не станет: кусочек пергамента, две строки и подпись с печатью — нотариуса не надо, — и, дополняя слово делом, он пошёл в соседний покой и, вернувшись с куском пергамента, написал на нём текст передаточной грамоты, подписал её, привесил сургучную печать и передал герцогу.

Тот взял её с видом знатока законов, прочёл текст и, взяв то же перо в руки, написал по латыни Liberata и широким взмахом подписал свою фамилию.

— Что вы делаете!? — воскликнул граф Брауншвейг и некоторые из гостей.

— Исполняю свой долг. Я выиграл не личность княжны, а её свободу, а потому возвращаю её ей! Надеюсь, что я имел на это право и что по магдебургскому, и прусскому, и кульмскому кодексам моя подпись вполне законна!

— Конечно, но это…

— Вам не нравится! Виноват, благородный граф, в делах чести я всегда держу сторону слабейших.

— Вот, дитя моё, — обратился он к княжне, смутно понимавшей что происходило кругом, — вот твоя свобода, ступай обратно в твою землю и старайся не попадаться в плен снова.

Слёзы блеснули на глазах княжны Венданы, она поняла почти дословно, что сказал ей её освободитель. В порыве благодарности она упала перед ним на колени и стала целовать его руки.

— О нет, благородный воин, — заговорила она быстро по-литовски, — не отдавай мне этой бумаги, у меня её отнимут! Довершая благодеяния, верни меня к отцу, когда окончится война.

— Что она говорит? Я не пойму ни слова! — воскликнул герцог. Один из рыцарей, понимавший по-литовски, передал ему смысл слов красавицы.

— Всё это прекрасно, — с улыбкой отозвался герцог, который в душе был очень рад этому обстоятельству, — но что же я буду делать с ней теперь, в чужом городе, накануне похода?

— Вас ли учить, благородный гость, — усмехнулся Эйзенштейн, — можете, конечно, пока оставить здесь, на пригороде, на частной наёмной квартире, где стоят ваши слуги. А кто же вам мешает захватить её с собою и в поход? Надеюсь, что у вас не будет недостатка в экипажах.

— Как захватить в поход? В каких экипажах?

— Да неужели вы не знаете, благородный герцог, что вслед за наступающим войском рыцарства обыкновенно движется громадный вагенбург, обоз в несколько тысяч фур и повозок? У каждого рыцаря и именитого гостя по крайней мере под шатром, прислугой и необходимой утварью три, четыре фуры да несколько вьюков! Место для такой красавицы всегда найдётся.