Грибная пора - [5]

Быстро текли летние дни. Уже поспела земляника, наливался в стручках горох, а мама и дедушка стали привозить с работы душистую лесную клубнику. Бабушка пекла удивительно вкусные пироги.

Росли хлеба и травы. Подрастали и гусята и лебедёнок. Он так махал крыльями, что Катя отходила подальше: вдруг собьёт. Когда он встал на крыло и пролетел немного, Катя кричала ему вдогонку:

— Лети! Лети далеко!

И он летел — день ото дня выше и дальше. Катя пробовала бежать за ним, махать руками и лететь, так же важно, медленно и удивлённо рассматривая землю сверху. Но у неё это никак не получалось. Она бежала за лебедем, подпрыгивала, падала, снова бежала и… возвращалась к стае. За лебедем стали летать и гусята.

Однажды вся стая поднялась в воздух. Катя думала, что гуси полетят привычным путём — с болота на реку. Катя побежала за ними, но гусь-отец поднимался всё выше и выше. Он увлекал за собой остальных. Напрасно Катя ждала стаю на берегу и час, и другой. Домой она пришла в слезах. Бабушка вытерла Катины слёзы и сказала:

— Не плачь, внученька! Это они на овсы полетели. Из года в год так. Как на крыло встанут, так и летят в поля на овсы.

— А они… не насовсем?..

— Пока нет. Но вот когда хлебушко уберут, упадут листья с деревьев, подует северный ветер, полетят птицы в тёплые края — могут и наши гуси за дикими утянуться. Тогда надо ухо держать востро. Молодняку придётся маховые перья подрезать. Без маховых перьев они никуда не улетят.

— А старым?

— Старые куда без своих деток? Покричат, полетают, да всё равно к ним.

Едва успели убрать хлеб — потянул северный ветер.

Как-то бабушка выложила на стол пучок перьев и сказала:

— Вот, внученька, и всё. Отлетали наши гуси-лебеди.

Она пошла полоскать на реке бельё и взяла с собой Катю. Гуси плавали у берега. Они были взволнованы и кричали. Особенно волновался гусь-отец. Он плавал посреди стаи, кричал громче всех и бил по воде крыльями. Вот он взмахнул крыльями, коротко разбежался и взлетел.

«Га-га!» — позвал гусь стаю за собой.

И вся стая тоже замахала крыльями, побежала по воде, но взлетели только гусиха и лебедь.

Гусиха и лебедь подлетели к гусю, и все трое стали кружить над стаей. Как только ни кричал гусь, пытаясь поднять стаю в небо, как только ни вторила ему гусиха — всё было напрасно.

Стая махала подрезанными крыльями, но взлететь не могла.

— Бабушка, ты лебедю забыла перья подрезать, — спохватилась Катя. — Он улетит!

Бабушка перестала полоскать бельё и с улыбкой сказала:

— Пускай летит на здоровье.

Катю поразили бабушкины слова. Девочка поняла, что бабушка отпускает лебедя на волю. Ей стало жалко его, и она расплакалась.

Прошло несколько дней.

Как-то Катя проснулась поздно и увидела на окнах снег. Пришла зима.

Бабушка сидела в ногах у внучки. Она склонила седую голову:

— И долго же ты, Катенька, не просыпалась.

— Это я, бабушка, наверное, так росла, — тихо сказала Катя. — Бабушка, а лебедь улетел?

— Улетел.

— Где он теперь?

— Далеко. Не иначе над океан-морем.

Катя попыталась представить далёкое океан-море. Она увидела тёплые синие волны, корабли на горизонте. А высоко-высоко в небе увидела белого лебедя. Он оглядывал сверху южные острова и народы и трубил:

«Клинк-кланк! Клинк-кланк!»

А Кате чудилось, что это лебедь разговаривает с ней: «Спасибо тебе, девочка Катя! Не скучай! Я обязательно вернусь на родину, когда наступит весна».

СТАРИК И РЫЖАЯ ЛИСА

Совсем расклеился старик к середине зимы. Каждая косточка в нём болит и ноет.

Собрался он в магазин за хлебом и сахаром, надел валенки и тулуп, да вместо магазина залез на печь, сложил руки на груди и затих.

Целый день старик вслушивался в метельный вой ветра над деревней. Ночью только-только закрыл глаза, чтобы уснуть, наконец, — и тут бегучий огонь между деревьев замелькал. Выкатился огонь красным костром на снежное поле, замер, мигом превратился в лису: стали видны голова, ноги, резвое опахало хвоста.

Всю ночь пробегала рыжая лисица по белому полю перед больным стариком. Открыл старик глаза на рассвете — лиса снова у него на виду. Теперь скачет рыжая прямо по потолку. Явь не явь, кино не кино, а такая прехорошенькая, что захотелось старику погладить шелковистый загривок лесной красавицы.

Протянул он руку к лисе, а пальцы ткнулись в холодные доски потолка. Пуще прежнего разболелся старик, застонал от досады и снова захотел уснуть.

Но разве можно уснуть, если мельтешит вокруг печки юлой, красным девичьим сарафаном вертится невесть откуда взявшаяся лиса?!

Долго лежал старик. Избу мороз выстудил, вода в ведре ледком покрылась, у старика на бороде и усах сосульки отросли. А рыжая лиса прыгает по стенам и потолку и не даёт старику забыться!

Рассердился старик:

— Будь ты неладная!

И для большей строгости даже пальцем пригрозил: смотри у меня!

Слез старик с печки, а рыжая за ним. Растолкал старик засыпанную сугробом дверь, вышел на крыльцо, а вслед лиса на улицу выскользнула.

Едва привык старик к яркому свету, а из леса, через поле наискосок, опять вы́спешила рыжая лиса.

Она плыла-стелилась по глубоким снегам навстречу старику. Рыжая дружелюбно, как обыкновенная дворовая собака, помахивала пушистым хвостом и весело смотрела на старика. Но не призрак, не видение, а настоящая тёплая лиса, живая душа леса и полей.