Гремучий ручей - [98]

А она упряма – ее нянюшка! Она думает, что любовь может простить все. Но не все! Далеко не все…

– Три дня тебе будет тяжко, а потом все решится. – Нянюшка стояла, скрестив руки на груди. И в позе этой Габи чудился укор. – Я буду рядом, помогу, если потребуется.

– Дмитрия не пускай, – сказала Габи и потянулась за пузырьком. – Не хочу, чтобы он видел.

– Он не увидит. Никто не увидит и не узнает. Тридцать капель, Габриэла. Пей…

Пузырек был ребристый и тяжелый. В таких, наверное, хорошо хранить духи. Вот только жидкость внутри – не духи, она несет освобождение Габи и смерть ребенку. Нет, не ребенку! Существу, которое она не ждала, не звала в этот мир. Выродку, который на самом деле никому не нужен.

На столе появился наполненный водой хрустальный бокал. Бокал появился, а нянюшка исчезла. Наверное, понимала, что убийство, пусть даже того, что еще не родилось, это очень личное…

Рубиновые капли падали в бокал, окрашивая воду розовым. Капли пахли железом и полынью, и самую малость дымом. Из чего они? А в прочем, какая разница, из чего состоит яд для того, что еще не родилось, но уже заставляет ее страдать!

Габи подняла бокал, посмотрела сквозь него на рассветное солнце и в преломляющихся, мерцающих лучах увидела замок. Белокаменный, рвущийся к синему небу острыми башенками, изгибающийся коваными мостами, с распускающимися у его изножья розовыми кустами. На стенах этого замка не было ни пушек, ни мортир. По его галереям гуляло звонкое эхо детских шагов. И ребенок там тоже гулял. Синеглазая девочка с заплетенными в смешные косички черными волосами, в белом платьице, украшенном по подолу вышивкой. Девочка жила в этом белом замке и не знала, что Габи собирается ее убить…

А она собирается? После вот этого то ли сна, то ли видения сможет она убить свою дочь? Девочка помахала ей ручкой и улыбнулась. Было ли это приветствие или прощание, решать одной лишь Габи. Прямо сейчас решать!

Бокал упал на каменный пол террасы, разлетелся на множество хрустальных осколков, девочка снова улыбнулась, и Габи улыбнулась ей в ответ.

– Ты видела. – Нянюшка не ушла далеко. Нянюшка стояла прямо перед ней. Во взгляде ее черных глаз была тихая печаль.

– У нее синие глаза. Как васильки.

– У нее глаза ее деда. Твоего отца. Его глаза и его сила. У тебя тоже есть сила, Габи. Ее хватило бы на твой замок и твои пушки, но ты истратишь ее всю на свою дочь. Ты готова?

Готова ли она?! Еще несколько минут назад она была готова убить это дитя, а сейчас жизни своей без него не мыслит! Что ей какая-то мифическая сила?! Та древняя, покрытая мхом забвения сила, с которой так носится ее дед. Древний род, древняя сила. Нездешняя, ведьмовская, алхимическая. В просвещенном девятнадцатом веке лучше быть ученым, чем алхимиком. Так говорил Габи дед. Дед говорил и показывал фокусы. Чудеса лучше называть фокусами в конце просвещенного девятнадцатого века! Но сила никуда не девалась лишь от того, что ее стали называть иначе. Она копилась в стенах старого родового замка, мощным потоком текла по жилам деда, и легким ручейком по венам самой Габи. Тогда ей так казалось. Тогда она еще сама была ребенком. Ее защищали, а не она защищала. А сейчас все изменилось! Сначала посягнули на ее тело и душу, а потом на вот это… самое дорогое. На синеглазую девочку в белокаменном замке.

– Они будут вас искать. – Нянюшка все поняла без слов. – И тот… человек, и твой дед. И я не знаю, кто из них страшнее. Им обоим нужно это дитя.

– Для чего?

– Продолжение рода, Габриэла. Так уж вышло, что твое дитя важно для обоих родов. Я уже сейчас чувствую его силу. А ты чувствуешь?

Габи положила ладонь на живот. Ее девочка была еще слишком маленькая, чтобы ответить, но ей все равно показалось, что ответила.

– Да, я чувствую, нянюшка.

– Ее попытаются отнять у тебя. Твой дед… – Нянюшка осеклась. – Он тебя любит, но ты для него – сосуд, утративший свою кристальную прозрачность. Помутневший хрусталь, Габи. Но в этот помутневший сосуд налито нечто удивительное по своей красоте и силе. И я боюсь, что сосуд могут разбить, чтобы забрать то, что в нем хранится.

Разбить… Она тоже может разбить. Осколки хрустального бокала сначала поднялись в воздух, а потом все разом впились в дубовую дверь. Нянюшка не моргнула и глазом, лишь покачала головой.

– Это не твоя сила, Габриэла. Уже не твоя. Ты должна ее беречь, не ради себя, а ради своего ребенка.

– Девочка, – сказала она твердо. – У меня будет дочь!

Это были самые тяжелые и одновременно самые счастливые месяцы в ее жизни! Они обвенчались в белоснежной часовне и зажили семьей. Это было счастье. Собственно, только это и было счастьем. С Габи творилось разное, большей частью плохое. Ее ребенок, ее маленькая девочка требовала от нее сил и мужества, пила жизнь, как сказала однажды нянюшка.

– Это необычное дитя, Габриэла. – Нянюшка щелкала спицами, вывязывая какой-то диковинный узор. – Ему нужны и твои силы, и твое мужество, чтобы выжить.

Тогда Габи не придала значения этим словам. У нее хватало мужества и еще оставалась сила, ни капли из которой она не тратила на себя. И на собственное отражение в зеркале она еще могла смотреть без страха. И лишь по ночам ее мучили кошмары. Ее кошмары густо пахли кровью и полнились лютым голодом. Во сне она уходила из дому, чтобы очнуться в парке или на скамейке в оранжерее. А потом кошмары начали являться к ней среди бела дня, превращали его в темную ночь, накидывали морок, мучили и пугали…