Гражданская рапсодия. Сломанные души - [73]

Поезд ещё не остановился, а Катя уже открыла дверь тамбура и спустилась на подножку. К вагону ринулись мешочники, загалдели. Не обращая на них внимания, Катя спрыгнула на платформу и начала продираться сквозь толпу к вокзалу. София, будучи адъютантом в штабе Кутепова, непременно должна знать, кто вышел в том отряде, и есть ли среди них Толкачёв.

Возле арки Катя в нерешительности остановилась. Она ошиблась, это была не София. Такая же элегантная бекеша, заломленная папаха, яркая улыбка. Княжна Тамара Черкасская. Рядом, придерживая её за руку, стоял поручик Давыдов. Спокойный молодой мужчина, совсем не красавец. София в приватном разговоре посмеивалась над ним, не понимая, чего такого особенного нашла в нём Тамара. Но порывы души объяснить невозможно, ибо это как вдохновение художника: раз — и голова закружилась. Почему ей самой не безразлична судьба Толкачёва? Между ними до сих пор ничего не было, они даже не говорили никогда, если не считать той новогодней ночи. Впрочем, почему не считать? Ведь она была, та ночь. И пусть всё сложилось не так, как того хотела Катя, но всё-таки ночь эта была…

— Катенька, здравствуй!

Тамара замахала рукой, и Катя взмахнула в ответ.

— Я думала, это София, — словно извиняясь за свою ошибку, сказала Катя. — Вы так с ней похожи.

— Кутепов отправил Софию в Султан-Салы.

— Жаль, так хотелось её повидать, — она бросила короткий взгляд на поручика. — А у вас как дела? София говорила, вы помолвлены.

Тамара посмотрела на Давыдова, глаза её блестели.

— Мы решили пожениться. О венчании договорились в Петропавловской церкви, в Гниловской. Это прямо возле станции, приходи.

— Я постараюсь, но обещать не могу. Ты же видишь, что твориться вокруг. И вообще, мне кажется, что венчаться сейчас совершенно недальновидный поступок.

— Отчего же?

— Война.

Княжна рассмеялась, а Давыдов сказал:

— Никакая война не в состоянии отменить простые человеческие радости.

— И уж тем более она не может отменить любовь, — добавила Тамара.

Да, наверное, так и есть. Катя пожала плечами. Не это сейчас главное. Хотят люди быть вместе — пусть будут, и если для этого им необходимы звон колоколов и наставления приходского батюшки, то это их право. А вот она сама ни за что не пойдёт под венец до окончания войны, и тем более без маминого благословения. А какое по нынешним временам благословение, если даже почта не работает?

На платформу, оттесняя мешочников от поезда, вышел офицерский взвод. За ними жидкой цепочкой потянулись раненые. Грязные бинты, самодельные шины. Их вид ужасал. Катя вздохнула и начала прощаться.

— Тамарочка, рада за вас. Большого-большого вам счастья. Прощайте, поручик. Надо бежать, я должна принимать раненых.

— Прощай, Катенька. Всё же постарайся прийти. Мы будем очень тебя ждать!

— Я постараюсь. Я обязательно постараюсь!

Но обещая, Катя прекрасно понимала, что никто ни на какое венчание её не отпустит. Когда? Времени нет, чтобы просто зайти в церковь, поставить свечку, помолиться. Эти бои, по всей видимость, так скоро не закончатся. Санитарные поезда, сменяя друг друга, курсировали по всему ростовскому участку, собирая больных, раненых, обмороженных, и не только добровольцев, но и гражданских. На станции приносили детей, приводили стариков, всех их нужно было обследовать, кого-то приходилось забирать в госпиталь. А медикаментов не хватало, и порой единственным лекарством служили доброе слово и горячее молоко.

Катя вернулась на платформу, начала осматривать раненых. Все, к счастью, могли передвигаться самостоятельно. Но глядеть на них всё равно было до судорог больно. Коренастый черноволосый юноша, ожидая своей очереди, сел на корточки, привалился спиной к колёсной паре, сжался. Мимо сновали сёстры, санитары. Черешков едва о него не запнулся, обошёл по дуге, и уже от конца состава донёсся его усталый голос:

— У кого пулевые и осколочные ранения, ступайте в первый и второй вагоны. С обморожениями, с простудой, пожалуйста, в третий.

Началась посадка. Катя подошла к черноволосому, взяла его за запястье, проверила пульс. Видимых ран у него не было. Потрогала лоб, оттянула нижнее веко. Физически юноша был здоров.

— Вы из Таганрога?

Он кивнул.

— Скажите… Может быть это покажется навязчиво, но… Вы слышали что-нибудь о штабс-капитане Толкачёве?

Он снова кивнул. Катя замерла.

— Он жив?

Юноша облизнул губы.

— Он нас вывел.

Катя почувствовала, как на глаза наворачиваются слёзы. Она стиснула губы, чтобы не дать чувствам возможность вырваться наружу, и задержала на мгновенье дыхание.

— Знаете что, вам нужно в госпиталь. Вам нужно отдохнуть. Вставайте, я вас провожу.

Она помогла юноше подняться, взяла его под руку и повела к третьему вагону.

Погода снова наладилась, во всяком случае, Катя думала, что та хмурость, которая ползала по небу всю последнюю неделю, теперь выглядела не так уж и хмуро. И раненые стали менее капризны. Лица посветлели, разгладились. Катя ходила по вагонам, проверяла, всё ли в порядке, всех ли разместили, нет ли жалоб. Черешков сделал ей замечание по поводу санитаров, дескать, ходят расхристанные, но Катя сказала, что санитары не её забота. Андрей Петрович взялся выговаривать, что старшая сестра должна следить за всем персоналом. Катя улыбнулась и впредь пообещала следить за санитарами тоже, и вернулась в перевязочную. Настроение было радостное, хотелось петь, и она начала мурлыкать под нос мотивчик модного романса.