Гражданская рапсодия. Сломанные души - [74]
Шаркая сапогами, зашёл Бескаравайный.
— Катерина Лександровна, там гражданских принесло. Пускать?
Катя обернулась.
— Что значит «принесло»?
Бескаравайный растеряно втянул голову в плечи.
— А кто ж их знает? Я не знаю.
— Правильно говорить: пришли.
— Так ить приходют по охотке, а тут явно принесло. Плачут. Да ты сама глянь, дочка.
Объяснять Бескаравайному правила русского языка, и уж тем более правила этикета не было смысла. Катя неоднократно зарекалась не делать этого, и каждый раз забывала о своих зароках, а санитар просто не воспринимал её объяснений.
— Так пускать что ли? А то я могу и не пускать.
— Пускайте. По одному.
До обеда Катя осматривала гражданских. Очередь выстроилась длинная, и на помощь пришёл Черешков. Слава богу, справились. Во втором часу дня поезд тронулся в обратный путь. Катя опустилась на диван. Ещё нужно было заполнить бумаги, выписать назначения. Всю бумажную работу Черешков свалил на неё, но Кате это даже нравилось, а Черешков, пользуясь её безотказностью, всё чаще стал поручать ей приём больных. Порой Кате приходилось выполнять работу земского фельдшера, и это всё чаще наводило её на мысли о том, чтобы по окончании войны поступить на медицинский факультет и освоить профессию врача.
Катя потянулась, повела плечами. Как она устала! Но сегодня эта усталость, слава богу, исходила из работы, а не из бесконечных метаний и дум о судьбе Толкачёва. Наконец-то можно немного успокоиться и подумать о чём-то другом, например…
— Позволите?
В перевязочную вошёл Звягин: ладный, подобранный, сапоги начищены до блеска — хоть сейчас на бал. Но от него всё так же пахло махоркой, и Катя с трудом сдержалась, чтоб не поморщиться.
— Что вам угодно?
— Вот, решился сделать вам презент, — он положил на стол перед ней потёртую коробочку из серого картона. На выцветшей этикетке угадывались очертания кокошника и яблок.
— Что это?
— Сделайте милость, откройте.
В голосе слышалось самодовольство. Катя приоткрыла коробку. Внутри, присыпанная сахарной пудрой, лежала пастила. От её вида во рту моментально появился кисловато-яблочный привкус, так хорошо знакомый с детства. Господи, как она соскучилась по этому вкусу!
Катя закрыла коробку и чуть отодвинула её от себя.
— Благодарю, господин полковник, но это лишнее.
— Мне стоило немалого труда отыскать сие лакомство в этом захолустье.
— Вы напрасно трудились, я не ем сладкого.
— Очень жаль. Но вы можете передать пастилу раненым. Думаю, она им пойдёт на пользу.
— Так и поступлю, спасибо. А теперь, если вы позволите, мне нужно заполнить реестры.
— Конечно, я уже ухожу. Однако хочу, чтобы вы знали, уважаемая Екатерина Александровна: я так просто не сдаюсь.
— Очень хорошее качество. По нынешним временам оно, несомненно, пригодится. Особенно в бою с большевиками.
Звягин без сомнения почувствовал её колкость, но лишь улыбнулся и, поклонившись, вышел.
29
Область Войска Донского, станция Синявская, январь 1918 года
Толкачёв стоял в глубине арки за мешками с мороженым картофелем и смотрел на Катю. Она разговаривала с молодой парой. Мужчину Толкачёв встречал ранее под Кизитеринкой — поручик Давыдов, девушку увидел сегодня впервые. Оба прибыли с артиллерийской батареей и, кажется, были помолвлены. Впрочем, какая разница помолвлены или нет. В конце концов, любовь это чувство для двоих, и лезть в него третьему не годится. Толкачёву хотелось смотреть только на Катю. И думать только о ней. Разговаривая с подругой, Катя хмурила брови и прятала ладони в широкие рукава пальто, как в муфту. Это казалось настолько удивительно наивным, что вызывало… Он не мог понять, что это вызывало, но смотреть на неё хотелось не отрываясь.
Он мог подойти к Кате, поздороваться, поинтересоваться делами. Ничего предосудительного в этом не было, наоборот, выглядело бы как элементарная вежливость. Но последняя их встреча закончилась не самым лучшим образом. В ту ночь он просто бросил Катю на пороге лазарета. Он должен был говорить о ней, о её глазах, а вместо этого заговорил о билетах на утренний поезд. Поступок глупый, некрасивый, и теперь Толкачёв боялся, что Катя проигнорирует его или, в лучшем случае, кивнёт сухо. А ему нужен был взор, в котором радость мешалась с гордостью, ибо только в этом случае он мог быть уверен, что отношения их смогут развиваться дальше и выйти, наконец, из замкнутого круга недомолвок. Господи, как просто было с Ларой! Обмен взглядами, несколько затуманенных обоюдным желанием фраз и поездка на авто по ночному городу. Почему здесь не может быть так же?
Катя вернулась на платформу. Толкачёв вытянулся, привстал на цыпочки. Катя прошла вдоль состава, осматривая раненых, потом взяла одного под руку, повела к вагону. Толкачёв узнал Черномордика. В боях за Таганрог ни одна пуля не задела юнкера, но, видимо, что-то затронуло душу. Она как будто сломалась. Что-то в ней повернулось не так, или не туда, или потерялось — маленький невесомый винтик, без которого душа не может оставаться прежней. Ни в Марцево, ни здесь в Безсергеновке Черномордик никак себя не проявлял, лишь сидел, забившись куда-нибудь в угол, молча пил, молча ел, почти не спал. В своей безучастности он походил на Кашина, и Толкачёв просил Родзянко приглядывать за ним. Ещё один самоубийца никому не был нужен.
Вестерн. Не знаю, удалось ли мне внести что-то новое в этот жанр, думаю, что вряд ли. Но уж как получилось.
Злые люди похитили девчонку, повезли в неволю. Она сбежала, но что есть свобода, когда за тобой охотятся волхвы, ведуньи и заморские дипломаты, плетущие интриги против Руси-матушки? Это не исторический роман в классическом его понимании. Я обозначил бы его как сказку с элементами детектива, некую смесь прошлого, настоящего, легендарного и никогда не существовавшего. Здесь есть всё: любовь к женщине, к своей земле, интриги, сражения, торжество зла и тяжёлая рука добра. Не всё не сочетаемое не сочетается, поэтому не спешите проходить мимо, может быть, этот роман то, что вы искали всю жизнь.
Футуристические рассказы. «Безголосые» — оцифровка сознания. «Showmylife» — симулятор жизни. «Рубашка» — будущее одежды. «Красное внутри» — половой каннибализм. «Кабульский отель» — трехдневное путешествие непутевого фотографа в Кабул.
Повести «Акука» и «Солнечные часы» — последние книги, написанные известным литературоведом Владимиром Александровым. В повестях присутствуют три самые сложные вещи, необходимые, по мнению Льва Толстого, художнику: искренность, искренность и искренность…
Сегодня мы знакомим наших читателей с творчеством замечательного грузинского писателя Реваза Инанишвили. Первые рассказы Р. Инанишвили появились в печати в начале пятидесятых годов. Это был своеобразный и яркий дебют — в литературу пришел не новичок, а мастер. С тех пор написано множество книг и киносценариев (в том числе «Древо желания» Т. Абуладзе и «Пастораль» О. Иоселиани), сборники рассказов для детей и юношества; за один из них — «Далекая белая вершина» — Р. Инанишвили был удостоен Государственной премии имени Руставели.
Владимир Минач — современный словацкий писатель, в творчестве которого отражена историческая эпоха борьбы народов Чехословакии против фашизма и буржуазной реакции в 40-е годы, борьба за строительство социализма в ЧССР в 50—60-е годы. В настоящем сборнике Минач представлен лучшими рассказами, здесь он впервые выступает также как публицист, эссеист и теоретик культуры.
В России быть геем — уже само по себе приговор. Быть подростком-геем — значит стать объектом жесткой травли и, возможно, даже подвергнуть себя реальной опасности. А потому ты вынужден жить в постоянном страхе, прекрасно осознавая, что тебя ждет в случае разоблачения. Однако для каждого такого подростка рано или поздно наступает время, когда ему приходится быть смелым, чтобы отстоять свое право на существование…
Дамы и господа, добро пожаловать на наше шоу! Для вас выступает лучший танцевально-акробатический коллектив Нью-Йорка! Сегодня в программе вечера вы увидите… Будни современных цирковых артистов. Непростой поиск собственного жизненного пути вопреки семейным традициям. Настоящего ангела, парящего под куполом без страховки. И пронзительную историю любви на парапетах нью-йоркских крыш.