Гражданская рапсодия. Сломанные души - [56]
В штабе на Пушкинской часто говорили, что война с большевиками будет вестись вдоль железнодорожных путей. Толкачёв слышал на совещаниях как Марков раз за разом повторял, что при отсутствии должного количества кавалерийских подразделений нельзя недооценивать значение бронепоездов и в целом железных дорог, по которым легко осуществлять переброску войск и доставку боеприпасов и продовольствия. За узловые станции будут вестись наиболее ожесточённые баталии, что уже показали бои за Лихую и Зверево на Новочеркасском направлении. Деникин с ним соглашался, Корнилов, в принципе, тоже соглашался, хотя человеку, привыкшему мыслить более масштабно, на уровне фронтов германской войны, примеры захолустных станций не говорили ничего. Корнилов по-прежнему оперировал категориями полков и дивизий, в то время как реальная численность Добровольческой армии едва ли превышала три тысячи человек, и силы эти были распылены по нескольким участкам обороны.
На Донецком направлении это распыление сказывалось самым неблагоприятным образом. Командовавший здесь добровольческими частями полковник Кутепов, располагал всего двумя офицерскими ротами неполного состава. Сиверс, рвавшийся к Таганрогу, воспользовался численным превосходством и выдавил этот отряд из Матвеева Кургана, после чего начал растягивать фронт, стремясь охватить Ростов с севера. На Пушкинскую была доставлена перехваченная из Харькова телеграмма, согласно которой Сиверсу дополнительно передавали два полка латышских стрелков и четвёртую кавалерийскую дивизию, специально снятых советским правительством с германского фронта. Кутепову пришлось дробить свои и без того небольшие силы и выставлять заслоны на путях движения красных. Сиверс подтянул резервы и, создав кулак из наиболее боеспособных частей, снова прорвал оборону добровольцев вдоль железной дороги, вышел к Ряженому и после ожесточённого боя взял его. Подоспевшее из Ростова подкрепление отбить наступление красных не смогло, и Кутепов приказал отходить к Неклиновке.
До Таганрога оставалось двадцать три вёрсты. В ясную погоду можно было разглядеть трубы металлургического завода и услышать фабричные гудки. Это прибавляло большевикам смелости и лишало разума. Штурмовой батальон красной гвардии в полный рост двинулся на Неклиновку, намереваясь одним ударом разгромить защищавшие станцию офицерские роты. Офицеры подпустили батальон вплотную, обошли его с флангов и почти полностью уничтожили. Остатки штурмовиков в панике бежали до самой Амвросиевки, смяв наступавшие следом за ними советские части.
Сиверс в поспешности отступил к Закадычному, отряды полковника Кутепова вновь вошли в Матвеев Курган. Между противниками легла река Миус. Фронт стабилизировался, удача перешла на сторону Добровольческой армии. Возникла возможность перегруппировать силы. Атаман Каледин объявил по всему Дону мобилизацию младших призывных возрастов и начал подготовку к очередному съезду донского казачества, рассчитывая уговорить казаков слезть с печей и вернуться в строй.
Однако воевать казаки не хотели по-прежнему. Те немногие части, которые ещё подчинялись Каледину, расположились вокруг Новочеркасска и Ростова, и выступать против большевиков отказывались наотрез. Киевская школа прапорщиков, стоявшая гарнизоном в Таганроге и до недавних пор номинально подчинявшаяся Войсковому правительству, была переподчинена генералу Корнилову, и Марков направил туда Толкачёва в качестве офицера связи. Толкачёв не хотел этого назначения, предпочитая вернуться в Юнкерский батальон, но сидеть в штабе, исполняя роль мальчика на побегушках, было более чем противно, и когда Марков предложил на выбор Таганрог или канцелярию, он выбрал Таганрог.
Вагон покачивало, чай в стакане вздрагивал. Удивительно, но на станциях по-прежнему можно было набрать кипятку и заварить чаю. Это предполагало надежду. Во всяком случае, тот пессимизм, которым Толкачёв надышался в Донском офицерском собрании, дал трещину. Хаос всегда начинается с мелочей. В Петербурге и Москве эти мелочи давно переросли в закономерность, но Дон продолжал держаться старых устоев и продолжал верить в прошлое.
Поезд двигался медленно, часто останавливался — и это утомляло. Пассажиры дремали. По составу несколько раз проходил кондуктор в сопровождении офицерского патруля, проверяли документы. Проверили и у Толкачёва. Невысокого роста поручик с закрученными на казацкий манер усами дважды перечитал выписанное на Пушкинской удостоверение, перевернул его, снова перечитал и, наконец, вернул.
— Много подделок, — словно оправдываясь, сказал он. — Время, знаете…
— Да, время, — согласился Толкачёв.
В Таганрог прибыли лишь к утру. На вокзале вместо обычной сутолоки взгляду предстала неожиданная пустота. Людей было мало, да и те по большей части мешочники. Крепкие бабёнки и толстощёкие мужички сбились кучкой возле грузовой эстакады, ожидая, когда кондуктор объявит посадку. Окна вокзала, обращённые к перрону, были наполовину заложены мешками с песком или забиты досками, из узких бойниц выглядывали винтовки. Прибывшие на поезде пассажиры косились на них с подозрением и страхом, и торопились скорее пройти мимо к служебным воротам. У входа в зал ожидания стоял на часах юнкер. Молодцеватый мальчишка в начищенных до блеска сапогах внимательно оглядывал каждого, кто выходил на перрон. Толкачёва он встретил пытливым прищуром, но узнав, что тот прибыл из штаба армии, отдал честь и посоветовал обратиться к штабс-капитану Левицкому. На вопрос, где можно найти упомянутого штабс-капитана, часовой сделал неопределённый кивок вглубь вокзала.
Вестерн. Не знаю, удалось ли мне внести что-то новое в этот жанр, думаю, что вряд ли. Но уж как получилось.
Злые люди похитили девчонку, повезли в неволю. Она сбежала, но что есть свобода, когда за тобой охотятся волхвы, ведуньи и заморские дипломаты, плетущие интриги против Руси-матушки? Это не исторический роман в классическом его понимании. Я обозначил бы его как сказку с элементами детектива, некую смесь прошлого, настоящего, легендарного и никогда не существовавшего. Здесь есть всё: любовь к женщине, к своей земле, интриги, сражения, торжество зла и тяжёлая рука добра. Не всё не сочетаемое не сочетается, поэтому не спешите проходить мимо, может быть, этот роман то, что вы искали всю жизнь.
Жизнь подростка полна сюрпризов и неожиданностей: направо свернешь — друзей найдешь, налево пойдешь — в беду попадешь. А выбор, ох, как непрост, это одновременно выбор между добром и злом, между рабством и свободой, между дружбой и одиночеством. Как не сдаться на милость противника? Как устоять в борьбе? Травля обостряет чувство справедливости, и вот уже хочется бороться со всем злом на свете…
В полумраке съемочного павильона №3, среди декораций, таится диковинный мир, ярко освещенный софитами. В нем бушуют страсти, не только по сценарию, кипят эмоции, не только перед камерой, но и таятся опасности для неопытной «хлопушки».
«Однажды протерев зеркало, возможно, Вы там никого и не увидите!» В сборнике изложены мысли, песни, стихи в том мировоззрении людей, каким они видят его в реалиях, быте, и на их языке.
Всю свою жизнь он хотел чего-то достичь, пытался реализовать себя в творчестве, прославиться. А вместо этого совершил немало ошибок и разрушил не одну судьбу. Ради чего? Казалось бы, он получил все, о чем мечтал — свободу, возможность творить, не думая о деньгах… Но вкус к жизни утерян. Все, что он любил раньше, перестало его интересовать. И даже работа над книгами больше не приносит удовольствия. Похоже, пришло время подвести итоги и исправить совершенные ошибки.
Выпускник театрального института приезжает в свой первый театр. Мучительный вопрос: где граница между принципиальностью и компромиссом, жизнью и творчеством встает перед ним. Он заморочен женщинами. Друг попадает в психушку, любимая уходит, он близок к преступлению. Быть свободным — привилегия артиста. Живи моментом, упадет занавес, всё кончится, а сцена, глумясь, подмигивает желтым софитом, вдруг вспыхнув в его сознании, объятая пламенем, доставляя немыслимое наслаждение полыхающими кулисами.
Этот рыцарский роман о Благородных рыцарях и Прекрасных дамах, о долге и чести, о сильных личностях, сильных чувствах и нежной любви.