Гражданская рапсодия. Сломанные души - [54]
— Так и спим, — продолжала говорить София, одновременно пережёвывая гречу. — А иногда просто к седлу притулишься и мгновенно засыпаешь. Трудно ко всему привыкнуть, — София замерла на секунду. — Но знаешь, Катя, порой мне кажется, что отвыкать будет ещё труднее.
Катя подалась вперёд.
— Скажи, а когда ты стреляешь… Тебе их не жалко?
— Не жалко. Если бы ты видела, что они творят с пленными… Жалость? Нет.
Катя сглотнула. О злодействах большевиков много говорили раненые и писали все ростовские и новочеркасские газеты, облачая происходящее в такие краски, что по коже бежали мурашки. Но почему-то Катя не сомневалась, что и большевистские газеты о злодействах добровольцев писали не меньше, и это было тем более страшно, что по окончании войны никто не сможет за всеми этими словами обнаружить настоящей правды.
22
Ростов-на-Дону, улица Большая Садовая, январь 1918 года
Толкачёв остановился перед дверью, над которой висела вывеска «Букинист. Книги и журналы» — вывеска потускневшая, почти незаметная на фоне больших рекламных плакатов предлагающих дешёвую мануфактуру. Все эти громкие названия «Самовары Самокатова», «Лучший табак и папиросы Попова» и прочее, обрамлённые разноцветными завитками, были не более чем словами, цена которых не превышала стоимости потраченной на них краски. А книги — книги это нечто большее, это целый мир, живой, огромный, сказочный. Толкачёв толкнул дверь и тут же втянул в себя запах настоящей литературы. В голове зароились строки Блока, Северянина и поднимающегося над страной Есенина.
Впрочем, поэзия — удел Осина. Липатников при прощании на Барочной шепнул, что Осин пишет стихи. Осин — поэт. Это не казалось странным. Всегда задумчив, даже меланхоличен. Какие мысли роятся в его голове? В юности Толкачёв тоже пытался сочинять стихи, но получались они пафосные, не живые, и всё, чему он смог научиться — это отличать настоящую поэзию от обычного набора фраз. Именно это умение сблизило его с поэтической богемой и, как следствие, с Ларочкой.
Ларочка… Как она там, в этом голодном замерзающем Петрограде? Когда-то он считал, что эта женщина есть его мечта, надрыв сердца, желание вечного. Её бесконечные романы с поэтами и тяга к безрассудству притягивали к ней всю творческую молодёжь столицы. Но в итоге она выбрала никому неизвестного штабс-капитана, прибывшего с фронта в застиранном мундире и расползающихся сапогах — дурацкая прихоть экзальтированной особы. Впрочем, в то время он думал по-другому. Он думал, что она единственная сумела разглядеть в нём некие затаённые способности, пока ещё не раскрывшиеся и не подвластные ему самому, и в голову снова полезли мысли о стихосложении. Дурацкая прихоть… На деле всё оказалось куда банальнее — обычное влечение тел, даже не страсть, а физиологическая потребность.
— Вы к нам?
Возле полок с книгами стояла полная дама. В сумраке магазинчика, освещаемым одной лишь керосиновой лампой, она походила на сошедшую с бумажного листа старинную французскую гравюру. Почему именно это сравнение пришло в голову, Толкачёв сказать не мог; оно пришло неосознанно, утвердилось и теперь останется таковым навсегда.
— Вы хотите предложить что-то или купить?
Голос дамы выражал озабоченность, как будто она не до конца понимала, с какой целью этот человек зашёл в магазин. И вообще, зачем кому-то в нынешнее время интересоваться книгами? Толкачёв и сам не знал, зачем он зашёл. Увидев среди громоздких плакатов и длинных названий скромную вывеску, он просто инстинктивно толкнул дверь.
— Я, как бы это сказать, и сам в замешательстве, — честно признался он. — Дома я был частым посетителем книжных лавок. С детства люблю читать.
— Вы… — дама поправила очки на переносице. — Сейчас мало кто покупает книги. Сейчас чаще приходят, чтобы продать. Время знаете ли… В основном приносят новые книги, в хороших переплётах, но попадаются и весьма интересные экземпляры. Например, на прошлой неделе принесли прижизненное издание Пушкина. Повести Белкина. Если вам интересно, я могу показать.
Дама вернулась к полкам, начала перебирать корешки.
— Книга, правда, немного потрёпана, но в целом выглядит примечательно. Поверьте, найти вторую такую практически невозможно. Во всяком случае, не в нашем городе. Она где-то здесь. Сейчас я найду.
Толкачёву почудилась в её движениях та же суетливость, каковая была у чиновника торгующего Чеховым. И та же полуприкрытая самоуважением надежда. Но он совсем не собирался обнадёживать хозяйку. Может быть в прошлой жизни, в довоенной, он что-то бы обязательно приобрёл, но не сегодня. Да и денег у него не было. Всё жалованье, которое ему выплатили на Барочной за два месяца вперёд, он отдал Домне Ивановне.
— Не стоит. Я не собирался ничего покупать.
— Вы уверены? Это очень редкая книга.
— Я ухожу на фронт, и подумал, что будет неплохо ещё раз побывать в книжной лавке. Извините, если причинил вам неудобства.
— Очень жаль. Подобные книги долго не залёживаются. Но, впрочем, если вы желаете, я могу придержать её. Но не более чем на два-три дня.
Вестерн. Не знаю, удалось ли мне внести что-то новое в этот жанр, думаю, что вряд ли. Но уж как получилось.
Злые люди похитили девчонку, повезли в неволю. Она сбежала, но что есть свобода, когда за тобой охотятся волхвы, ведуньи и заморские дипломаты, плетущие интриги против Руси-матушки? Это не исторический роман в классическом его понимании. Я обозначил бы его как сказку с элементами детектива, некую смесь прошлого, настоящего, легендарного и никогда не существовавшего. Здесь есть всё: любовь к женщине, к своей земле, интриги, сражения, торжество зла и тяжёлая рука добра. Не всё не сочетаемое не сочетается, поэтому не спешите проходить мимо, может быть, этот роман то, что вы искали всю жизнь.
Перед вами грустная, а порой, даже ужасающая история воспоминаний автора о реалиях белоруской армии, в которой ему «посчастливилось» побывать. Сюжет представлен в виде коротких, отрывистых заметок, охватывающих год службы в рядах вооружённых сил Республики Беларусь. Драма о переживаниях, раздумьях и злоключениях человека, оказавшегося в агрессивно-экстремальной среде.
История превращения человека в Бога с одновременным разоблачением бессмысленности данного процесса, демонстрирующая монструозность любой попытки преодолеть свою природу. Одновременно рассматриваются различные аспекты существования миров разных возможностей: миры без любви и без свободы, миры боли и миры чувственных удовольствий, миры абсолютной свободы от всего, миры богов и черт знает чего, – и в каждом из них главное – это оставаться тем, кто ты есть, не изменять самому себе.
Жизнь подростка полна сюрпризов и неожиданностей: направо свернешь — друзей найдешь, налево пойдешь — в беду попадешь. А выбор, ох, как непрост, это одновременно выбор между добром и злом, между рабством и свободой, между дружбой и одиночеством. Как не сдаться на милость противника? Как устоять в борьбе? Травля обостряет чувство справедливости, и вот уже хочется бороться со всем злом на свете…
«Однажды протерев зеркало, возможно, Вы там никого и не увидите!» В сборнике изложены мысли, песни, стихи в том мировоззрении людей, каким они видят его в реалиях, быте, и на их языке.
Всю свою жизнь он хотел чего-то достичь, пытался реализовать себя в творчестве, прославиться. А вместо этого совершил немало ошибок и разрушил не одну судьбу. Ради чего? Казалось бы, он получил все, о чем мечтал — свободу, возможность творить, не думая о деньгах… Но вкус к жизни утерян. Все, что он любил раньше, перестало его интересовать. И даже работа над книгами больше не приносит удовольствия. Похоже, пришло время подвести итоги и исправить совершенные ошибки.
Выпускник театрального института приезжает в свой первый театр. Мучительный вопрос: где граница между принципиальностью и компромиссом, жизнью и творчеством встает перед ним. Он заморочен женщинами. Друг попадает в психушку, любимая уходит, он близок к преступлению. Быть свободным — привилегия артиста. Живи моментом, упадет занавес, всё кончится, а сцена, глумясь, подмигивает желтым софитом, вдруг вспыхнув в его сознании, объятая пламенем, доставляя немыслимое наслаждение полыхающими кулисами.