Гражданская рапсодия. Сломанные души - [51]

— Вы тоже пишите?

— Ответила один раз. Поймите, Володенька, женщина должна быть сдержанной. Для мужчины она словно книга — прочитал и поставил на полку. И забыл. Ей нельзя раскрываться сразу и показывать последнюю страницу.

Это было сказано с большим откровением, и теперь, измеряя шагами приёмную перед кабинетом Корнилова или взбегая вслед за Марковым по ступеням Атаманского дворца, Толкачёв думал над этими словами. Нет, Домна Ивановна не права. Он вспоминал Катино лицо в обрамлении снежинок и понимал, что если книга интересная, она не наскучит никогда, и ты будешь перечитывать её всю жизнь, страницу за страницей, до бесконечности…

Ближе ко второй половине января положение на фронтах стало настолько угрожающим, что Каледин принял решение собрать всех проживающих в Новочеркасске офицеров, до сих пор не вступивших ни в донские, ни в добровольческие части, и попытаться уговорить их встать на защиту Области. Пришли не все. Общий зал Донского офицерского собрания заполнился едва наполовину. Большинство явились одетые по форме: гладкие шинели, золотые погоны, суконные фуражки с натянутыми тульями. Можно было подумать, что эти офицеры только что вышли с парада и теперь стояли довольные, в ожидании причитающихся за службу наград. На собрание пришли Корнилов, Марков, представители Круга и Войскового правительства. Первым выступил Каледин. Он заложил руки за спину, обвёл зал глазами, отмечая, что обращённые к нему лица дружелюбием не отличаются, и заговорил тихо, но всё же с надеждой на отклик:

— В станице Каменской в противовес Войсковому правительству создан Донской революционный комитет во главе с бывшим подхорунжим Подтёлковым. Они прислали указ, в котором требуют, чтобы я отказался от своих полномочий и передал всю власть на Дону в их руки. Нет никаких сомнений, что комитет находится под политическим влиянием большевиков, хотя и пытается это скрыть. Но правду не утаить. Нами были перехвачены телеграммы за подписью Подтёлкова, где он просит от большевиков два миллиона рублей, а так же продовольствие, обещая в обмен начать военные действия против атамана Калединова, то есть меня. Скрывать не буду, этот новообразованный комитет обладает серьёзными силами. На их стороне выступают несколько казачьих полков и артиллерийских батарей. Так же к ним намерены прийти на помощь части советских войск под началом прапорщика Саблина. Я не требую, я понимаю, что требовать от вас что-либо не имею права. Я прошу, просто прошу вас присоединиться к делу защиты Дона и России от большевистской угрозы. Если вы не поможете, Новочеркасск падёт в течение нескольких дней.

Его слова не тронули никого. Тишина и полное равнодушие. Рядом кто-то выругался. Толкачёв повернулся на голос: молодой сильный мужчина среднего роста, серые глаза, полковничьи погоны на поношенной бекеше. Чернецов. Командир партизанского отряда, герой Дебальцева и Александровск-Грушевского. Марков однажды отозвался о нём весьма высоко, а Сергей Леонидович абы кого хвалить не станет.

Чернецов качнулся на каблуках и сказал, обернувшись к кому-то за спиной:

— Надо было ещё в ноябре провести мобилизацию, а со всех уклонистов срывать погоны, бить шомполами — и под военно-полевой суд. Повесить для острастки пять-шесть подлецов, остальные стали бы покладистей.

Он говорил громко, не скрываясь, и собрание недовольно загудело. Чернецов на это гудение не обратил внимания, и обратился к Каледину.

— Алексей Максимович, позволите несколько слов?

Каледин сделал жест рукой: пожалуйте. Чернецов шагнул вперёд.

— В моём отряде воюют гимназисты и юнкера — обычные мальчишки, вчерашние ученики. Я не принуждал никого из них брать в руки оружие. Они сделали этот выбор добровольно. И в частности потому, что те, кто обязан защищать родину согласно своему долгу и присяге, отказываются это делать. Я говорю это не в укор вам, господа офицеры. Бог мой, в чём мне укорять вас? Совесть у каждого своя, и каждый соответственно ей после победы будет приписывать себе заслуги. Но мне интересно послушать, что именно будете говорить вы, те, кто сидел дома, вместо того, чтобы защищать тех мальчишек, которые ныне защищают вас.

Если Чернецов своей речью стремился пробудить в ком-то стыд и подвигнуть влиться в ряды добровольцев, у него это не получилось. Офицеры стояли плотной инертной массой, и все слова и эмоции полковника ушли в никуда. С самого начала идея собрания выглядела сомнительной, ни Корнилов, ни Марков в неё не верили, но Каледин настоял. Алексей Максимович надеялся, что офицеры откликнутся на прямую просьбу донского атамана и пойдут за ним. Не откликнулись и не пошли.

Каледин отвесил лёгкий поклон.

— Спасибо, господа, что выслушали моё предложение. Вы можете быть свободны.

Собрание расходилось молча. Когда двери закрылись, Корнилов сказал, не скрывая пренебрежения:

— Дурная идея. Я сразу говорил, что из этого ничего не выйдет.

— Попытаться всё же стоило, — ответил Каледин.

— Ну да, ну да. Вот и попытались.

— Их можно понять, они уже отвыкли от неудобств войны, обросли иными заботами.

— О чём вы, Алексей Максимович? Это офицеры. Война — единственная их забота. Получать от вашего правительства военное пособие они не отказываются, а выполнять свои прямые обязанности не хотят. Правильно отметил Чернецов, повесить пять — шесть для острастки, остальные станут покладистей.