— Хорошая женщина?
— Очень добрая. Признаться, я не понимаю, почему Алексей Гаврилович не пригласил её сегодня на праздник.
— Всякое могло случиться. Может быть, она не захотела покидать свой дом и ехать в другой город. Или не смогла. Заболела, в конце концов. Главное, Рождество они встретили вместе.
— Да, это важно.
Пошёл снег — ненастырный, искристый, каким и положено ему быть в новогоднюю ночь. Он ложился на Катины волосы и на лицо крупными мягкими хлопьями — и это было так волшебно и так загадочно, что Толкачёв не удержался и произнёс:
— Катенька. Вы…
— Да, Владимир?
— Вы — ангел, Катенька…
Сказал и смутился. Катя не ответила. Удивительно было услышать такое от него. Словно откровение. Она подставила ладонь падающим снежинкам, почувствовала их естественную холодность и вдруг загадала: если она ни разу не поскользнётся, пока идёт по этой улице, значит, всё будет хорошо. Правда, теперь вместо того, чтобы наслаждать волшебством нового года, надо внимательней смотреть под ноги. Катя крепче ухватила Толкачёва за руку, и постаралась не делать широких шагов.
Они дошли до вокзала, постояли возле ёлки. Людей было много, гораздо больше, чем в обычную ночь, и в домах почти не было тёмных окон. Где-то на Садовом послышалась стрельба, частая и беспорядочная, но беспокойства она не вызвала. Конные казачьи патрули на неё не реагировали. Двое мужчин спорили у дверей трактира, кажется, из-за женщины. Один толкнул другого, тот упал, попытался подняться, но был слишком пьян, и заелозил на обледенелом тротуаре, подобно червю. Казаки и на него не обратили внимания — праздник, каждый отмечает, как умеет.
Катю окликнул разносчик, одетый под Петрушку. Он держал в руках широкий лоток, на котором лежали игрушки, цветные платочки, бижутерия.
— Эй, барышня, ну-ка выбирай, что по душе более!
Петрушка подскочил вплотную, подмигнул.
— Вот смотри — брошечка, вся такая воздушная словно! А вот платочек. Чем не в радость? Али глянь, зеркальце. Вишь какое? Ты в нём вся будто царица!
Катя забегала любопытными глазками по лотку, потянулась за брошкой, а Толкачёв принялся обхлопывать себя по карманам, с ужасом вспоминая, что последние деньги потратил на книгу. Но Петрушка жестом остановил его:
— Денег не нужно, почтенный! Пусть барышня выберет, что ей по нраву! — и добавил с бравурностью. — Новый год подарки раздаёт!
И Катя выбрала. Она взяла то самое зеркальце, в котором выглядела царицей. Петрушка поспешил к следующей парочке, а Катя поднесла зеркальце к лицу, состроила рожицу, надула губки, прищурилась.
— Владимир, правда, красивое?
Толкачёв пожал плечами: обычное. Что может быть красивого в зеркальце? У сестры на столике всегда лежало зеркальце в серебряной оправе в виде бесконечной виноградной лозы, которое можно, пусть и с натяжкой, назвать красивым. Это же обведено обычным деревянным ободком, едва обработанном на шлифовальной машине. Что тут особенного?
— Пойдёмте обратно, — вздохнула Катя. — Если вам не нравится моё зеркальце… Нас уже, верно, хватились.
Толкачёв начал оправдываться, что зеркальце замечательное, но Катя не стала его слушать. Она сделала вид, что обиделась, но лишь для того, чтобы Толкачёв почувствовал себя виноватым. Ей очень хотелось, чтобы он был хоть в чём-то перед ней виноват.
Назад они шли быстрее. Снег повалил густыми крупными хлопьями. Они летели прямо в лицо, и Кате пришлось наклонить голову, прикрываясь от их неприятных прикосновений. Толкачёв кусал губы. Катя наблюдала за ним искоса. Он искал оправдание своей невнимательности, не находил и кусал губы злее. Возле лазарета он начал прощаться.
— Куда же вы в такое время? — спросила Катя.
— Снова на вокзал. Утром поезд в Новочеркасск. Нужно проверить расписание, взять билеты. Ныне у меня такие обязанности.
— До утра ещё несколько часов, а ваш генерал наверняка сидит где-нибудь за столом, пьёт глинтвейн и говорит о будущем.
— А представьте, что он уже на вокзале.
— Вам нравится быть адъютантом?
— После реорганизации армии Сергей Леонидович обещал вернуть меня в строй.
— Вы хотите вернуться?
— Я кадровый военный, боевой офицер, я всю войну в окопах. К тому же у Маркова есть два помощника, и они вполне справляются без меня.
— Тогда зачем нужны вы?
— Мелкий порученец. Сходить, принести, проверить.
— Ну да, это важно. Что ж, конечно, тогда идите, проверяйте.
Катя отпустила руку Толкачёва и, взбежав по ступеням крыльца, скрылась за дверью. В вестибюле она остановилась. Из фойе донеслись скрипичные звуки, обрывки фраз, скрежет отодвигаемых стульев — застолье продолжалось. Катя расстегнула пальто, повернулась к двери. Хотелось, чтобы Толкачёв вошёл следом. Сейчас такой прекрасный повод сказать важные слова, те самые, которые обязательно дадут начало отношениям…
— Гуляли, Екатерина Александровна?
В вестибюль заглянул Липатников. На мундире цветные ленты и конфетти, в руках еловая веточка.
— Да, немножко. На улице очень хорошо. Похолодало и пошёл снег.
— А где вы потеряли Владимира Алексеевича?
Никто не видел, как они уходили из лазарета, но Катя совсем не удивилась осведомлённости Алексея Гавриловича. Уж он-то знал всё и обо всех.
