Гражданин Империи Иван Солоневич - [196]

Самое простое объяснение сводится к тому, что Сталин был фанатиком той идеи, которую в Европе сформулировал Платон: «общность имущества, жен и детей создает для всех невыразимое блаженство». Если «общность имущества» и даже «жен» кое-как понятна, то «общность детей» непонятна даже и технически. Но по советам Платона действовал очень длинный ряд и теоретиков и практиков обобществления — Сталин был завершением этого ряда. И Сталин стал, практически, во главе первого в истории человечества государства, да еще и великого государства, где «общность имущества» в момент смерти Ленина охватила всю промышленность и где ему, Сталину, оставалось закончить «общность» коллективизацией деревни.

Расправы Сталина с его конкурентами можно объяснить «кровожадностью», — объяснение дешевое. Совершенно очевидно, что при победе Троцкого, Рыкова, Бухарина, Томского, коллективизация деревни не была бы проведена, и Советам только и оставалось бы, что отступление в рамки «мелкобуржуазной», «меньшевистской» хозяйственной системы. А от нее — «назад к капитализму» — стоило ли марксизм городить? Я предполагаю самое простое: сталинская кровожадность есть социалистическая кровожадность вообще. Сталин убивал не из любви к убийствам, а потому, что не убивать было нельзя.

* * *

В лице Сталина ушел, кажется, последний, настоящий социалист, твердо веровавший в «общность» и ВЧК. Ушел — по Есенину — «черный, черный, черный человек», но человек чудовищного калибра. Наследников у него нет. Есть только преемники. Как бы ни оценивать личность Сталина, нельзя отрицать одного: авторитет страха он создал себе небывалый в истории человечества. У Маленков? такого авторитета вовсе нет. Сталинский реальный политический гений был раздут сознательной и целеустремленной рекламой, развившейся на весь мир. Трудно себе представить, чтобы готтентоты или парижане носили бы портрет Маленкова. Трудно предположить, чтобы «партийные массы» приняли Маленкова, как нечто само собой разумеющееся: Сталину для этого потребовалось двадцать лет и двадцать тысяч казней и убийств — я здесь говорю только о партии и армии. Сталин сумел все это сделать. А, вот, сумеют ли Маленков и К°?

Диктатура страха я крови была сконцентрирована в лице Сталина, и «центр» был на высоте положения. Теперь центра нет. Из власти вынута ее основная ось и власть ослабела. Кого, собственно, бояться сейчас? Маленкова? Берию? Молотова? Кагановича? И как предвидеть, кто из них зарежет остальных из них? На кого ориентироваться? Или как вести войну?

Власть ослабела. Ее кристаллизационный пункт, ее символ ушел с исторической арены. Вся та реклама, которая делала из Сталина полубога, теперь оказалась вредной рекламой: она автоматически вызывает сравнение: был Сталин, остался Маленков. Маленкову же ни с какой стороны никакой «гениальности» приклеить нельзя. Поэтому «Правда» пишет вздор о недопустимости того, чтобы один человек управлял партией. Нужна, де, коллегиальность. Но в единой партии невозможна никакая коллегиальность, ибо никакая оппозиция не может создать никакой второй партии. Оппозиции остается или вообще прекратить свое политические бытие, или уйти в подполье. Отрезая всякую оппозицию;

единая партия автоматически приходит к единоначалию.

Но кто же будет этим единым начальником?» И где, — в «президиуме», или в подвале, — решится этот вопрос? Сейчас никто этого не знает, даже и Маленков. По всем разумным соображениям можно утверждать, что без очередной резни тут не обойдется. Члены «президиума» едва ли питают какие бы то ни было иллюзии на этот счет.

* * *

Все «уступки» новой власти диктуются ощущением неуверенности и слабости. Нужна новая передышка. Внутренние «уступки», которые ничего не стоят, дадут измученному населению иллюзорную надежду на «полегчание». В эмиграции они вызовут рецидив теории эволюции. Среди «свободных народов» все эти «уступки» вызвали некий вздох облегчения: авось пронесет…

В нашей критике демократической политики мы склонны забывать о том, что эта политика, в самых основных чертах, определяется мещанством. Эллинская поговорка говорила: «Платон — мой друг, но истина мне дороже». Сегодняшняя интерпретация этой поговорки звучит приблизительно так: «Великие идеи очень хороши, но чековая книжка все-таки дороже». Мы к этому не привыкли, а приходится привыкать. Нужно бы вспомнить и о том, что политика «свободного мира» по адресу Советов с очень большой степенью точности повторяет его же политику по адресу Гитлера. Возмущаться этим не стоит: это в порядке вещей. Но это нужно иметь ввиду. Момента слабости советской власти «свободный мир» не использует, как в свое время не использовал моментов слабости Гитлера. Демократическая политика есть всегда лоскутная политика, робкая, противоречивая и не дальновидная. Это нужно принять, как факт.

* * *

Смерть Сталина означает оттяжку войны. Но она же может означать иное: внутрипартийную резню, в которую может вмешаться и армия. Здесь мы вступаем в область кофейной гущи: никто не знает ни взаимоотношений членов правящей пятерки, ни их опорных точек, ни их планов. Одно можно сказать с уверенностью: резня будет»