Граница дождя - [60]

У них во Флориде снега не бывает. Но в прошлый раз он был в Москве зимой и, как в детстве, прижимая монетку к автобусному стеклу, пожалел, что тогда не сказал этому гуманитарию, что мы зря смеемся над понятием «прошлогодний снег». Ведь есть многолетний снег, частично слежавшийся, так называемый фирн — на Севере и на высоте в горах. Он никогда не тает. Только сверху падает новый. Так и в жизни — нарастает слой за слоем, но ничего, ничего не исчезает.

Вот вчера сходил во двор своего детства. Оказавшись в родном переулке, с ужасом подумал, что ничего не узнает, что попросту его не найдет. Но приметы всплыли даже не в памяти, в более глубоком слое, где хранился отпечаток тяжелой серой громады доходного дома с трехгранными эркерами и безвкусной лепниной. А его дом напротив. То есть не его, конечно. Тупой, усредненный, не для жизни — для работы, голая функциональность. Даже не подошел поближе прочитать надпись на блестящей табличке: что ему имя фирмы, выселившей бывших соседей…

Но двор вылизали. Клумба, дорожки ровные. Все лавочки заняты. К женщинам садиться не хотелось, тем более что одна разговаривала по мобильнику, а другая курила, неловко выпуская ядовитый дым. Мужчин двое: простоватый и, похоже, нетрезвый мужик — еще пристанет с разговорами, а другой, по контрасту, элегантно одетый; сел ровно посередине, явно намекая, что не хотел бы, чтобы его privacy (в очередной раз он не мог найти нужного русского слова, а может, его и нет — неприкосновенность личности, что ли) была нарушена. Пришлось пристроиться с краю на скамейке, где сидела немолодая тетенька, опираясь на костыль, который резал глаз своим ярко-красным цветом, так нелепо не сочетавшимся с зеленым платьем.

Никакой ностальгии он не ощутил. Но сейчас, в самолете, ему пришла в голову странная мысль: ему будет теперь легче жить от того, что нет еще одной точки, по которой можно было бы тосковать. Прав Вольтер: «Все к лучшему в этом лучшем из миров».

Наследница

И почему я вечно влипаю в истории! Вот вчера шла от метро, а раззява-лотошница уронила сосиску, которую пихала в булку, жирно поливала кетчупом и, назвав заграничным словом хот-дог, с успехом впаривала прохожим, даже небольшая очередь выстроилась. Заторопилась — и сосиска полетела на землю. А рядом бездомная собака крутилась, наверное, ей недоеденное иногда перепадало. Конечно, сосиску — хвать. А тетка ее давай лупить. Очередь заулюлюкала. Развлечение! Даже времени не жалко! Я сую тетке деньги за погибшую сосиску, покупаю еще и бегу за собакой, чтобы угостить, а та, пуганая, естественно, — в сторону. Очередь готова меня растерзать, мол, в Эфиопии дети голодают, а она тварь жалеет, которую отстрелить давно пора, такие в стаи сбиваются и кидаются на людей… Завидую бомжам… Их грязные, тощие собаки всегда без всякого поводка трусят рядом, иногда забегая вперед, и невыразимо трогательно и преданно оборачиваются, заглядывая им в глаза.

А я тяну свою породистую, с родословной до пятого колена, откормленную дорогущим Royal Canin’ом суку и боюсь спустить с привязи, зная, что она немедленно рванет к мусорным контейнерам наперерез машинам. Не пошла ей впрок собачья академия, курс УГС — управляемая городская собака, так и осталась она неуправляемой анархисткой. Потому для меня такая мука, когда у мужа дежурства по больнице и, соответственно, по собаке дежурю я. Как я люблю ее дома, под защитой прочных стен и замков, недоступную для зубов свирепых соседских псов и окриков злобных старушенций: «Развели кобелей, гадят вокруг!» Однажды я не выдержала и неожиданно для себя рявкнула в ответ: «А у меня не кобель, а сука, как ты». И на одну недовольную стало меньше — никогда теперь не возникает.

Добро бы какая-нибудь левретка или терьер йоркширский! А то угораздило мужа купить щенка ризеншнауцера. Она хорошая девочка, наша Лайма, только выступаем мы с ней в одной весовой категории, и если для собаки сорок пять кило прилично, то для хозяйки — чистая беда… Кто кого выгуливает на поводке — большой вопрос. Как только меня за жизнь не обзывали: и «метр с кепкой», и «дюймовочка», и «пигалица». А возлюбленный мой иногда дразнит меня Кнопочкой.

Но как-то на него нашло несвойственное его ироничной натуре пафосное настроение. И говорит: «Ты знаешь кто? Ты — моя Прекрасная Дама». Я так хохотала: «А ты, что ли, рыцарь?»

В юности беда была: из всей одежды годились мне школьная форма для малышни да одежки из «Детского мира». Приходилось шить и переделывать. На уроках физкультуры привычно шла в конец строя. А попробуй туфли на высоком каблуке купить тридцать четвертого размера! Да не бывает таких в природе! Оно, конечно, нет проблем с фигурой, как у большинства подружек, к тому же верно говорят: «Маленькая собачка до старости щенок» — моих пенсионных лет никогда мне не дают.

Но беда в том, что и внутри у меня все детское. Вздыхала мама: «Как ты, такая кроха, рожать-то будешь», норовила подложить мне лишний кусок мяса — не помогло. И сейчас помню ледяной круг стетоскопа, прижатый к уже круглившемуся животу, а потом как докторша приникла ухом, не поверив тому, что прошло сквозь резиновые трубки: «Не слышу сердцебиения!»..