Братчиков слушал внимательно, раздумывая, Синев слушал по обязанности, ему не терпелось прервать Зареченцева на полуслове.
— Простите меня за солдатскую прямолинейность, но мне кажется, что вам не удалось защитить эту диссертацию на тему «Новейшие методы консервации ударных строек!»
Братчиков предостерегающе поднял руку, но Синев и без того почувствовал себя неловко (что-то он со всеми задирается, как мальчишка!).
— Я, в свою очередь, должен признаться, что ваша горячность доставляет мне истинное удовольствие, — сказал Зареченцев. — Я рад, что недавний артиллерист столь быстро принял строительную веру.
Синев промолчал. Взглянув на часы, он вспомнил, что не обедал, и поспешил в столовую, пока ее не закрыли.
Навстречу ему шли молодые люди, направляясь на свои объекты. Многие были одеты по-военному: защитные гимнастерки с темными следами от погон, лихо заломленные пилотки. Эти молодцы не успели еще отвыкнуть и от строевого шага.
«Трудненько придется Вениамину Николаевичу Зареченцеву отстаивать мнение н е к о т о р ы х товарищей», — весело подумал он, с удовольствием отвечая на приветствия браво козыряющих парней.
Действительно, на закрытом партсобрании Зареченцев выступал дважды. Первую речь он посвятил обстоятельному обзору состояния стройки. Он говорил долго, то и дело снимая пенсне и надевая роговые очки, когда обращался к документам. В конце прозрачно намекнул, что работы, возможно, придется прекратить до будущей весны. Поднялся шум, все требовали слова. Лишь двое инженеров из управления треста поддержали начальника строительного управления совнархоза. Здесь бы ему и сделать для себя единственно верный вывод: присоединиться к большинству. Но он выступил вторично, стал расписывать суровый характер степной зимы с ее черными метелями, крепчайшими морозами, буйными ветрами. И как это Зареченцев допустил такой просчет, словно позабыв, что перед ним не просто вербованные люди. Туго, туго пришлось Вениамину Николаевичу. Один не в меру разгорячившийся оратор обвинил его чуть ли не в злом умысле.
Председательствовал Федор Герасимов. Заключая прения, он сказал:
— Моя бригада не уйдет из палаток до тех пор, пока не переселятся в капитальные дома все семейные.
— И моя тоже!.. И моя!.. — послышалось со всех сторон.
Зареченцев низко склонил голову, сделав вид, что что-то пишет, хотя по привычке рисовал чертиков.
Синев возвращался с собрания вместе с Алексеем Викторовичем. Брезентовый городок уже спал, громкоговорители были выключены. Только там, в степи, виднелись белые огни автомобилей и далекие созвездия комбайновых агрегатов. Возбужденно переговариваясь, коммунисты расходились по своим палаткам.
— А Витковский тоже, наверное, обиделся, — сказал Братчиков, остановившись, чтобы прикурить.
— Ничего, пообвыкнет.
— Нелегко твоему братцу в одной упряжке с ним. Генерал и старшина! А впрочем, у хорошего старшины и генерал хорош.
— Постарел мой брат Захар, стал дипломатом. Все одергивал меня, когда я примерялся силами с этим Осинковым.
— Всю жизнь на хлебозаготовках, постареешь...
Они поговорили еще минут десять, не торопясь докуривая сигареты, и расстались, кивнув друг другу на прощание.
Утро выдалось хмурым. Дул пронизывающий северный ветер. Природа словно испытывала строителей, которые вчера, на партийном собрании, заявили вгорячах, что готовы, если надо, жить в палатках до ползимы.
Но к обеду снова выглянуло солнце, разогрело степь: август, конечно, пошутил, он любит припугнуть свежим утренником.
Ранняя осень просигналила и остановилась — лето не уступило ей дороги, сплошь забитой хлебными обозами.
Удивительно скоро приживаются люди в новых местах. Сегодня Федор записал в свой дневник:
«Кажется, совсем недавно у нас здесь было настоящее царство «первобытного коммунизма», как говорил Алексей Викторович Братчиков. А теперь все пришло в норму. Впечатление такое, что люди, впервые встретившиеся этой весной, знают друг друга с детства. Наверное, ничто так не объединяет людей, как труд. Есть в нем даже что-то и интимное, посильнее иной любви».
Да, время требовало от Федора самозабвения (время всегда готово прийти на помощь тому, кто терпелив). Закончив поликлинику-больницу, его бригада взялась за школу.
К середине августа третий этаж школы был полностью готов и отдан в распоряжение молоденьких девушек — выпускниц пединститута, которые сами оборудовали учебные кабинеты, наводили порядок в классах. Чтобы попасть наверх, нужно было пройти через вестибюль, где штукатурили, пролезть под козлами, густо заляпанными известкой, и осторожно пробраться к лестнице по коридору, сплошь забрызганному краской. Девчонки ловко, как циркачки, преодолевали одно препятствие за другим. Когда они приходили утром чистенькие, свежие, вся бригада, как сговорившись, устраивала перекур и встречала их задиристыми шутками. Впрочем, они тоже не оставались в долгу. Особенно острой на язычок оказалась завуч — с большущими глазами и модной челкой.
Она в первый же день спросила по-хозяйски:
— А кто у вас старший?
Борис Арефьев ухмыльнулся, подмигнул ребятам:
— Я за главного!
— Не верится.
