Графиня Монте Карло - [81]

— Это Вы своего друга изобразили, — прикинулась непонимающей девушка, — а почему у нее нос картошкой?

— Других муз не было, — развел руками Андрэ, выставляя следующую работу.

Они посмотрели всё. Разглядывала картины, конечно, только Аня, а художник посматривал на гостью, отводя взгляд, когда она поворачивалась к нему.

— А где же Ваши ню? — спросила девушка.

— Видимо, я не настолько гениален, как Модильяни, чтобы передо мной раздевались красивые девушки, — извините.

— Я хочу купить все Ваши работы, — сказала графиня Монте Карло, — прямо сейчас выпишу чек. Называйте цену.

Андрэ покраснел и, отвернувшись, произнес тем не менее весьма решительно:

— Забирайте все, но за это позвольте написать Ваш портрет, который останется у меня.

Оставалось только согласиться и сесть в единственное кресло в этой квартирке, и розоветь от внимательного взгляда, говорить о чем-то, скрывая главное — что ей хорошо здесь, что она готова придти и завтра, и послезавтра, но это невозможно — придется уехать через неделю и счастье закончится, но почему? Разве нельзя задержаться и жить так, как хочется, несмотря на грозный бабушкин палец? Но день продолжался, они пошли обедать в какую-то забегаловку, где, впрочем, было мило — была даже эстрада, куда тут же вылезли двое испанцев с гитарами. Они стали играть какие-то мелодии, что-то вроде фламенко, но не потому что они друзья Андрэ, они сами предложили: «Para Seniorita!» — для синьориты и потом уже играли до глубокого вечера, встряхивая головами, откидывая назад длинные волосы.

Аня смеялась и пила дешевое бордо, ловила на себе взгляд художника, смущалась немного, но было весело, испанцы играли до самого вечера, а он наступил так скоро.

Она держала Андрэ под руку и молчала; он тоже ничего не говорил. Только когда подошли к его дому, он сказал:

— Солнечного света уже нет, а электрический — враг живописи, к тому же наверху, судя по горящим окнам, темпераментная пара. Торопиться домой нет смысла. Давайте я Вас провожу.

Но не могла же она сказать, что живет в «Шератоне», и потому они просто гуляли, пройдя раз пятнадцать мимо ее «порше». Но все же дошли до бульвара Сен-Жермен, а по нему до Люксембургского сада, где и расстались у входа в подземку. Аня не позволила себя провожать дальше, сказала, что заскочит, может быть, послезавтра, и неожиданно для себя, обняв художника за шею, привстала на цыпочки и чмокнула его в щеку.

«Не переживай, бабушка, все нормально», — пронеслось в мозгу.

Но сердце стучало быстро. Пришлось сидеть минут двадцать на скамейке, а потом бежать к «порше» и мчаться к гостинице. Поднимаясь на свой этаж, вдруг подумала: «А что если и он обманет?»

Весь этаж — это ее номер, и лифт туда ходит только для нее, и лифтер обслуживает только этот этаж.

Целый день он сидит на стульчике в углу кабины с книгой в руках.

— Что читаешь, Жан?

— Эрве Базен: «Встань и иди», мадам.

Теперь она и в самом деле мадам. Теперь ее все уважают и боятся. Но надо идти. Надо вставать и идти, потому что впереди дорога долгая и трудная, потому что неизвестно, куда заведет.

Девушки-горничные убирают этаж.

— Добрый вечер, мадам.

Аня кивает, но такой холодной быть тоже нельзя.

— Миррей, есть ли в отеле переводчик с японского?

— Да, мадам, — кланяется девушка, — и я тоже владею. Восемь лет прожила в Токио с родителями.

— Это здорово! Побудешь несколько дней моим секретарем. Купи себе деловой костюмчик. От Лагерфельда тебе очень подойдет.

Аня открыла сумочку, достала деньги и протянула опешившей горничной.

— Ступай, милая, отдохни, а завтра с утра приходи ко мне на работу.

С утра в холле отеля была половина населения японских островов. От входа отогнали все припаркованные там автомобили, после чего в бронированном лимузине прибыл Председатель Наблюдательного Совета Корпорации. На капоте стоял белый флажок с красным кружком, как будто прибыла особа высокого дипломатического ранга. Дверь лимузина распахнулась, и важную персону прикрыли телохранители: справа, слева, спереди, сзади и даже сверху, наверное, для того, чтобы никто не плюнул с двадцать первого этажа.

Миррей встретила огромную делегацию, но внутрь пропустила лишь Господина Председателя, его личного секретаря, двух переводчиков-японцев и одну девушку, по виду — гейшу, хотя и смахивающую на коренную жительницу Амстердама черного цвета кожи. Миррей обращалась ко всем по-французски: ей было строго-настрого запрещено даже вид показывать, что она хоть что-нибудь понимает по-японски.

— В лучшем случае, — приказала мадам графиня, — только сакэ, суши, банзай и харакири. А все остальное тебе неизвестно.

— Даже камикадзе? — спросила наивная горничная.

— Камикадзе — это грузинская фамилия, — строго сказала Анна.

Темнокожую девушку на всякий случай отправили в ванную, а все остальные расселись с двух сторон длинного стола. Японцы сели с одной, Аня с другой. Миррей с блокнотиком в руках присела за спиной госпожи графини.

— Давайте посмотрим на вещи трезво…, — начал Председатель Наблюдательного Совета Корпорации.

— Ага, Вы будете на мои деньги сакэ пить, а я смотреть на вещи трезво! — возмутилась Анна и поразилась своему хамству: «Где я этого нахваталась — не иначе как Виолетта с Борисом научили».