Графиня Монте Карло - [72]

Паданская равнина заканчивалась, начались подъемы и пологие продолжительные спуски, но подъемы были круче — дорога шла в горы. Еще километров пятнадцать — будет поворот на грунтовку и тогда… Аня даже сама удивилась: почему она ждет этого поворота, почему она торопится к дому? Неужели и в самом деле позади опасность, которую она почувствовала нутром, лишь только заметила преследующую ее машину «БМВ-пятерка», видимо, не очень новая, если судить по блеклому серому цвету, не отражающему света. Машина стала ее обходить, дорога впереди была пустынна, только кипарисы мелькали, размахивая голыми черными ветвями. Аня опять прижала свой автомобиль к обочине, но это было уже опасно, потому что за низким бетонным бордюром был обрыв. Вдруг она увидела, как опускается стекло правой от водителя двери «БМВ» и в окно высовывается человек, протягивая в ее сторону руку, в которой он что-то держал. Это был пистолет. Впереди был поворот, достаточно крутой, но дорожный знак, предупреждающий об этом, был повален набок, и хотя он не лежал на земле, разглядеть его было почти невозможно. Прибавлять скорость и уходить было бы опасно, и тогда Аня резко нажала на тормоз. «БМВ» обошла ее мгновенно, что-то хлопнуло дважды, но встречный ветер унес звуки выстрелов далеко назад, и тут же девушка до отказа вдавила в пол педаль акселератора. «Бугатти» рванул с места, мгновенно догнал «БМВ» уже на самом повороте, ударил его в задний бампер, хруст и звон разбитого стекла фары — все это длилось секунду. Автомобиль с преследователями бросило вперед, и уже не оставалось никакой возможности вывернуть руль и вписаться в поворот.

«Бугатти» от удара развернуло, откинуло влево. Последнее, что увидела Анна, — перелетающий через бордюр серый автомобиль переворачивается в воздухе и летит в пропасть с тридцатиметровой высоты. Потом мелькнул ствол кипариса. Удар! И темнота. Холодная и липкая. Страшная!

Часть третья НАСЛЕДСТВО ПАПЫ КАРЛО

Глава первая

Страшный человек крутит ручку шарманки. Он похож на обезьяну. Нет, не похож — таких страшных обезьян не бывает: у него три глаза — в одном светится похоть, в другом притаилась жадность, а в третьем сверкает ненависть. И шарманка его — не шарманка, а царский дворец, раздавленный и сплющенный, в котором переплелись белые колонны и черные провалы окон. Горбатый длиннорукий шарманщик крутит ручку, и вместо мелодии из музыкального аппарата выливается кровь, а прекрасная светловолосая девушка поет, пытаясь зажать ладонью собственный рот, не выдержав ужаса и тоски. Мальчик лет пяти — совсем голенький и прозрачный растворяется в воздухе, сливаясь с небом. Он почти не виден — этот мальчик — только черная татуировка на его спине словно клеймо на всем мирозданье — страшная искусная татуировка — шарманщик и маленький мальчик, собирающий подаяние. Но мальчик летит к небу, которого нет — только висит прекрасное обнаженное женское тело — почти детское тело — девушка, изрубленная саблями. А другая — та, что еще жива — она поет, стоит босая в потоке крови, в бурлящей красной реке, в которой, захлебываясь, тонет поезд и плывут трупы, вцепившись друг в друга в последних горестных объятиях.

Аня видит все это, когда закрывает глаза и когда вновь открывает их. Это происходит и ночью, и днем. Это будет длиться всегда — потому что у вечности нет дня и нет ночи, нет начала и нет конца, нет рождения и смерти. Зачем нужна такая страшная вечность? И нет никого рядом, чтобы обнять и утешить. Нет мамы и нет отца, который оказался ненадолго так близко. И так поздно.

— Папа! — шепчет Аня.

И не может пошевелить рукой, чтобы взмахнуть и позвать кого-нибудь, кто увидит ее, раз все вокруг ничего не слышат.

— Очнулась, милая.

Русская княгиня тоже здесь. Значит, и она умерла.

— Бабушка, — шепчет девушка, — я люблю тебя.

— И я тебя, милая, — шепчет старуха и плачет.

Неужели и там есть слезы — в том мире, которого боятся и на который так надеются.

— Бабушка, — пытается улыбнуться Аня, чтобы только остановить ее слезы, — я твоя внучатая племянница. Мой отец был сыном твоего брата, которого ты потеряла и долго искала потом. А он был рядом — на Васильевском, в приюте возле Покровской больницы.

— Я была там, — удивленно выдохнула старуха, — но мне сказали, что брата там нет.

— Ты искала Ваню Федотова или Ваню Барятинского, а его записали Шарманщиковым. Он даже видел тебя в окно и кричал, и звал тебя, плакал, но ты не слышала. Села с подругой в пролетку и поехала в приют Общества человеколюбия.

«Откуда я все знаю это? — удивилась Аня, — ах, да, я же в Вечности, где нет никаких тайн.»

— Так было, — удивляется старая княгиня, — мы объехали все приюты, спрашивали в участках и у квартальных надзирателей, и никто ничего не мог сказать. Но ты-то, милая, откуда знаешь?

— Я же твоя внучатая племянница, — смеется девушка, — я — Анна Константиновна Барятинская.

Как больно смеяться на том свете! Сюда попадают лишь очень серьезные люди.

Старуха наклоняется, ее лицо совсем близко, можно разглядеть каждую морщинку или искорку в ее голубых глазах.

— А что стало с моим братом?

— Он стал вором. Он стал самым уважаемым вором. Берия назвал его королем воров и подарил жизнь. Когда на Колыме в лагерях воры и ссученные начали резать друг друга, лагерное начальство лишь потирало руки: это ведь какая экономия на питании! Но сначала резня началась в одном бараке, потом в одном лагере, а потом и во всех. Никто не мыл золото на прииске: все убивали друг друга. Пригнали войска, начались расстрелы, но золота от этого больше не стало. И тогда начальник Колымлага сам приехал к Шарманщикову: останови! На волю отпущу!