Графиня Монте Карло - [7]

— Может, мы ей сапожки новые подарим, а то она рядом с Филей бывает — мало ли знакомые увидят.

А мужской голос ответил после некоторой паузы:

— В его годы я рассчитывал только на себя…

Из всего случайно услышанного Аня сделала вывод, что родители Филиппа не против их дружбы, раз не произнесли в ее адрес ни одного дурного слова.

Но это было давно, уже полтора года назад, а теперь был теплый вечер и тихая ночь самого конца сентября. Приближался день, который на Руси отмечают как праздник Веры, Надежды и Любви.

А новые сапожки тогда она сама себе купила — красивые и дорогие.

С квартирой им с мамой повезло, конечно. Только с соседями не очень. Хотя одно время было все прекрасно: когда-то Любовь Петровна получила комнату в этом доме. Комната была огромной — почти двенадцать квадратных метров, и потому, когда родилась Анечка, тесно им не было. В квартире еще проживал отставной подполковник Сергей Сергеевич; один жил и, между прочим, в двух комнатах. Была еще семья Ивановых, состоящая из трех человек: дядя Андрюша, тетя Мира и их сын Денис. Это уже потом они оказались евреями и уехали насовсем в Израиль, а тогда у них была просто двадцатиметровая комната, в углу которой висели две иконы: одна с изображением Богородицы с младенцем, а вторая Николая Угодника. На самом деле еврейкой была, да и то наполовину, Мира Алексеевна, а Денис со своим папой собирали автомобиль из деталей, которые находили на свалках. Начали они это дело, когда Денис пошел в первый класс, потом он закончил школу, а чудо техники еще не было готово. Все же в один прекрасный день автомобиль подъехал к дому. Дядя Андрюша даже покатал Анечку, причем очень быстро — его бы оштрафовали сотрудники ГАИ, если бы смогли догнать. А так удивленные гаишники передали по рации, что что-то пронеслось мимо, весьма похожее на «феррари» или на приплюснутый бетонной плитой «запорожец». Машина и в самом деле быстро гоняла, но в Израиль Ивановы все равно улетели на самолете. Правда, перед этим дядя Андрей и тетя Мира выполнили свою историческую миссию, став свидетелями на свадьбе Любови Петровны.

Когда молодая учительница въехала в свою двенадцатиметровую комнату, она уже знала, что у нее будет ребенок. И наверняка знала от кого. Это потом она не говорила Ане, кто же был ее отцом, отвечала: «Умер и все, зачем ворошить прошлое — мне и так больно». Но в шестом классе девочка даже скандал пыталась устроить: «Но мне же надо знать!» Потом обе плакали и просили друг у друга прощенья. А в свидетельстве о рождении в графе «отец» стоял прочерк в виде длинной линии, проведенной фиолетовыми чернилами. Может, Сергей Сергеевич слышал через стенку их разговор, потому что через несколько дней он пригласил Любовь Петровну в свою комнату и откровенно спросил:

— Выпить хочешь?

А поскольку молодая соседка сделала удивленные глаза, уточнил:

— В смысле чая.

Когда было выпито по две кружки, сосед наконец сообщил, для чего он пригласил Любовь Петровну.

— Мне семьдесят пять лет, скоро того самого, а тогда еще неизвестно, кого в квартиру подселят. Может, маньяк какой сюда въедет.

Он посмотрел на соседку и махнул рукой:

— Да маньяк это еще полбеды, а то как целый табор сюда нагрянет!

— Я цыганские песни люблю, — улыбнулась ничего не понимающая Любовь Петровна.

— Будут они тебе здесь и песни петь, и костры жечь, и медведя на веревке водить, — разозлился старик. — При чем здесь цыгане?

И добавил:

— Глупая ты: это я так просто сказал, для сравнения с предыдущим соседом, то есть со мной.

Любовь Петровна запуталась еще больше.

— Конечно, Сергей Сергеевич, я Вас уважаю больше, чем незнакомых мне цыган.

— Вот это другое дело! — обрадовался отставной подполковник, — это как раз то, что нужно.

Он вскочил из-за стола и начал ходить по одной из своих двух комнат, потирая руки.

— Уважаешь значит?

— Да, — прошептала Любовь Петровна, уже понимая, к чему весь этот разговор о маньяках.

— А замуж за меня пойдешь?

Анина мама побледнела, но нашла в себе мужество ответить достойно и твердо.

— Я Вас, Сергей Сергеевич, уважаю, конечно, но не до такой же степени.

Сосед разозлился и, чтобы успокоиться, выглянул в окно, чтобы посмотреть, как у сарая в углу двора Иванов с сыном Денисом собирают автомобиль.

— Ты, Люба, такая же глупая, как все бабы. Тебя замуж что, по любви зовут?

— Я без любви не могу, — тряхнула головой учительница, уже собираясь прекратить эту дискуссию, — вспомните, что сказал Николай Гаврилович Чернышевский: «Никогда не давай поцелуя без любви».

— Его за это в тюрьму посадили, — съязвил образованный подполковник. — И потом, я тебя замуж зову целоваться, что ли? Если бы у меня имелись подобные мысли, то неужели бы я не нашел с кем это делать? Вон у подъезда на скамеечке сколько претенденток целыми днями ошиваются. Я тебе о другом долдоню: помру я, а сюда въедут посторонние люди, неизвестно кто.

— Ну, — кивнула, по-прежнему ничего не понимая, Любовь Петровна.

— А если мы поженимся, то после моей смерти тридцать квадратных метров жилой площади законно тебе и Анечке отойдут. И потом у твоей дочки появится не прочерк в графе биографии, а законный папашка, хоть и фиктивный.