Графиня Монте Карло - [14]

Борис сидел в комнате Сергея Сергеевича и показывал пальцем на стол.

— Ты погляди, Виолетта, — обращался он к жене, — в то время, когда все честные люди голодают, эти две крысы ненасытные шампанское жрут!

Он подошел к столу, схватил недопитую бутылку, потом вторую, но та оказалась и вовсе пустая, что разозлило соседа еще больше.

— Все выжрали! Нет чтобы поделиться, посидеть с нами по-человечески.

Он замахнулся на Любовь Петровну пустой бутылкой, может быть, ударил бы, но на его руке повисла Аня.

— Да отвяжись ты, — попытался освободиться Борис.

— Ты че на моем мужике висишь? — не выдержала Виолетта, — своего заведи и хватай его хоть за руку, хоть за ногу. А моего не тронь!

Любовь Петровна попыталась проскользнуть в коридор, чтобы заскочить в комнату дочери к телефонному аппарату.

— Я сейчас милицию вызову!

Но в дверях стоял молчавший до этого высокий и тощий приятель Бориса. Он тут же двинулся в сторону и даже отпихнул Любовь Петровну.

— Ты это, гражданка, постой пока в стороне, а то кабы чего того самого…

— Да снимите с меня эту придурошную, — заорал Борис, пытаясь сбросить с себя девушку.

— А-а-а! — завопила Виолетта, хватая Аню за волосы.

— М-м-м, — попытался подняться с пола синелицый, — давайте деньги, я мигом в ночник слетаю.

Тут же посыпались со стола тарелки и бокалы, с грохотом разбилась ваза, розы разлетелись по полу. Все кончилось бы совсем плохо, но в этот самый момент прозвучал чей-то голос:

— Что здесь происходит?

Куча мала превратилась в отдельных людей, Любовь Петровна поскорее оттащила дочь вглубь комнаты.

А на пороге стояли милиционеры в бронежилетах и с автоматами.

— Что здесь происходит? — повторил милиционер, хотя можно было и не спрашивать — он сам все прекрасно видел.

Все притихли, а синелицый и вовсе решил не подниматься, изображая павшего в битве.

— Чья эта комната? — спросил милиционер.

— Ихняя, — показал рукой на соседок Борис, — отдыхать мне не дают.

— Ну тогда пойдем с нами. Отдохнешь в другом месте суток пятнадцать. И ты тоже…

Милиционер посмотрел на тощего.

— Да я ничего. Зашел только узнать новости, что дескать в мире делается. У меня телевизор сломался.

— Ну иди к себе и ремонтируй свой телевизор!

Высокий поспешил к выходу, а следом за ним по-пластунски быстро пополз синелицый. Потом рожденный ползать все-таки вскочил, сделал несколько шагов, пытаясь удержать равновесие, но тело все же бежало быстрее ног, и потом он полетел носом вперед к проему отворенной входной двери, но промахнулся и, ударившись лбом в стену, опрокинулся на спину.

— Ничего, подберем, — успокоил оставшихся жильцов один из милиционеров.

А другой объяснил:

— В отделение позвонил мужчина и сообщил, что здесь дебош. Все подтвердилось, так что сейчас будем протокол составлять. Кое-кто будет упакован на пятнадцать суток.

— А кто? — наивно улыбнулась Виолетта, заглядывая в глаза стражу порядка.

— А ты догадайся, — ответил тот, глядя на рассыпавшиеся розы.

Борис наконец поставил пустую бутылку на стол, другую поднес ко рту и, откинув назад голову, выпил остатки.

— Не надо наглеть, — строго произнесла Виолетта.

Но он уже не обратил на нее никакого внимания, вытер рукавом губы, посмотрел на Любовь Петровну.

— Надо было Вас сразу прирезать, давно бы уже в отдельной квартире жил.

— В отдельной камере, — подсказала Аня.

Сосед скривился, поставил и вторую бутылку, потом резким движением схватил лежащий на столе нож…

— А-а-а! — заорал он, бросаясь к девушке.

Но подскользнулся на осколках бокалов и полетел к ногам Виолетты. А сверху на него навалились оба милиционера.

Когда Бориса вывели из квартиры и он начал спускаться по лестнице, Виолетта завыла на весь дом:

— Куда? Зачем кормильца забираете, сволочи! Я отомщу за тебя, милы-ый!

Она поглядела, как мужа заталкивают в желтый милицейский «уазик», потом бегом вернулась домой, поставила на кухонном столе треснутое зеркало, прислонив его к жестяной консервной пепельнице, и быстро-быстро нанесла на лицо макияж: подкрасила тушью ресницы и брови, напудрила щеки, попыталась помазать губы фиолетовой помадой, но ничего не вышло — помада засохла еще при советской власти. И все-таки Виолетта, поглядевшись в осколок зеркала, осталась довольна собой. Улыбнулась даже:

— За такую красоту и стольника не жалко!

И умчалась, торопясь, как видно, ремонтировать черно-белый телевизор «Аврора». Аня начала прибирать в комнате, а Любовь Петровна, собирая со стола уцелевшие тарелки, вдруг прижала руки к груди и стала задыхаться.

«Скорая», вызванная Аней, приехала и в самом деле быстро — и часа не прошло: не все еще плохо в нашей жизни. Врач осмотрел больную, измерил давление, сделал укол, выписал направление к кардиологу, потоптался в дверях, вздохнул, сказал самому себе: «Ну да ладно!» и умчался по другим вызовам.

Любовь Петровна спала, Аня сидела у ее постели, пытаясь читать французское издание «Блеск и нищета куртизанок», но смысл прочитанного не доходил до сознания. Было обидно и тошно.

Глава четвертая

Жизнь стала совсем невыносимой. Если где-то еще и светило солнце, то было это очень и очень далеко — на какой-нибудь Ривьере, в Лигурии или на Лазурном берегу, а за окнами Аниной квартиры лил дождь. Впрочем, это была не ее квартира, и пахло в ней перегаром и приближением чего-то ужасного. Виолетта в ожидании возвращения мужа готовилась к решительной схватке, а пока проводила разведывательные операции: проникала в две соседские комнаты, кроме той, в которой лежала больная Любовь Петровна, рылась в чужих шкафах и в карманах чужой одежды, там находящейся. Прослушивала телефонные переговоры по подключенному параллельно аппарату, но в них не было ничего интересного и личного. Филипп не звонил. Аня притворялась, что это ее мало волнует — не хотелось расстраивать маму, а та старательно делала вид, будто мысли ее заполнены совсем другим.