Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг. - [297]

Убийство Распутина не случайно совпало с роспуском Думы. События выходили из-под контроля властей. Парламентарные легитимные формы и способы разрешения общенационального кризиса, поразившего страну, были исчерпаны, власти оказались недееспособными, каждая из сторон в конфликте стремилась разрушить его в свою пользу методом насилия, подавив своих политических противников. Уже не сила закона, а закон силы, правовой беспредел определял, направлял ход событий, а точнее, создавал хаос, анархию. Это, собственно, и нужно было «темным силам». В этом плане убийство Распутина — удар по закону, по Думе, а не только по «кружку молодой императрицы». Оружием кровавой разборки воспользовались члены императорской фамилии вместе с членами Думы, вот что и странно, и зловеще. Когда «верхи» начинают сводить счеты, их примеру немедленно подражают «низы». У каждого сыщется свой Распутин, свой Пуришкевич, было бы желание. В этой истории поражают не столько даже фамилии Романовых, Юсупова, Пуришкевича, сколько другое. Руководство Думы знало о готовящемся убийстве и, приняв это к сведению, осталось посторонним, но не бесстрастным наблюдателем. Милюков, Маклаков, Родзянко не понимали, а должны были понять, что убийство «старца» рикошетом хлестнет и по Думе, по правопорядку.

В этом плане заслуживает внимания реакция императора, пытавшегося суровым наказанием причастных к убийству членов своего клана остановить беспредел. «Никто не имеет права убивать», — заявил император своему дяде великому князю Александру Михайловичу — тестю Юсупова, просившего за своего зятя. Обеспечить верховенство закона можно было, только опираясь на Совет министров и еще более — на Думу. Но чехарда министров дезорганизовала аппарат исполнительной власти, превратила Совет министров в марионетку «темных сил», а с Думой императорская семья находилась в конфронтации.

В действиях императора в последние недели его правления (примерно с ноября) отчетливо просматривается стремление сосредоточить всю полноту власти в собственных руках, умаляя при этом не только Думу, но и Совет министров. Делал это Николай II по совету и под растущим нажимом Александры Федоровны.

Император был убежден, и это главное, в понимании его позиции, что Дума при поддержке Земгора и других общественных организаций намерена взять в свои руки всю полноту власти, с этих позиций он рассматривал требования «ответственного министерства». Царица, Протопопов, камарилья растравляли эту рану.

В этом отношении особенно характерна переписка Николая и Александры за декабрь — февраль. У императрицы был свой план разрешения кризиса, а именно: сосредоточить всю полноту власти в руках Протопопова (Калинина, как его называли в окружении царицы), передать ему в руки все продовольственное дело, ему же подчинить отличный гарнизон и т. д. В этом императрица была не оригинальна. Об установлении диктатуры тогда говорили многие. Ее введения еще в 1916 г. требовал генерал Алексеев, в руках которого была Ставка Верховного главнокомандования. Но, как человек дальновидный, он выдвигал на эту должность великого князя Сергея, близкого ему энергичного, толкового инспектора артиллерии. Императрица перечеркнула этот план и выдвинула свою кандидатуру. Кто за Калининым мог стоять? Не будем гадать, употреблять сослагательное наклонение. Приведем только факты, свидетельствующие о ведущей роли императрицы в гибельной конфронтации царя с Думой.

10 декабря она пишет царю после расправы Протопопова со съездом земских и городских союзов в Москве: «Ты видишь, Калинин работает хорошо, твердо и не флиртует с Думой (намек на Трепова. — А. С.), а только думает о нас». 14 декабря: «Я бы спокойно и с чистой совестью отправила бы Львова (председателя Земгора. — А. С.) в Сибирь, отняла бы у Самарина его чин (обер-прокурор присоединился к Львову в требовании „ответственного министерства“. — А. С.). Милюкова, Гучкова, Поливанова также — в Сибирь. Идет война, и в такое время внутренняя война есть государственная измена. Почему ты так же на это не смотришь, я, право, не могу понять… Моя душа и мой ум говорят мне, что было бы спасением России». И еще: «Мы Богом возведены на престол, и мы должны твердо охранять его и передать его неприкосновенным нашему сыну… Это легче для самодержавного государя, чем для того, который присягнул конституции…», «Будь Петром Великим, Иваном Грозным, императором Павлом. Раздави их всех». Но с горечью Александра Федоровна замечала, что примеру этих великих предков ее «муженек» не следует. Но ни министры, ни царь твердой воли не показали. «Бедный старый муженек!» — восклицала с горечью императрица²⁶.

Нового Великого Петра в России не сыскалось, искали «хорошую шпагу», расчистили для нее поле деятельности. Но «Бонапарта» не нашлось, выбрали Протопопова, которого — фатальный просчет — предпочли Трепову. 26 декабря Трепов был уволен в отставку, за заслуги и усердие определен членом Государственного Совета.

Председателем Совета министров по настоянию Александры Федоровны сделали князя Н. Д. Голицына Он был лично и с лучшей стороны известен царице, ибо возглавлял ею опекаемый Комитет помощи русским военнопленным. Князь-Рюрикович пользовался безупречной репутацией в аристократических кругах, многие годы председательствовал в правлении Английского клуба в Питере, был также членом Государственного Совета. Но особыми талантами он не блистал, крупным опытным государственным мужем, столпом державы, конечно, быть не мог. Милюков называет князя полным ничтожеством в политическом отношении. Меньшиков на страницах «Нового времени», представляя читателю нового премьера, писал, что князь «известен своим чарующе-любезным обращением»