Государи и кочевники - [112]

— Чем вызван приезд вашей светлости? — спросил он бесцеремонно.

— Его величество шахиншах обеспокоен вашим поведением, — с достоинством заговорил шах-заде. — Персидская держава всегда причисляла остров Ашур себе…

— Чепуха, господин шах-заде, — прервал его словоизлияния Путятин. — Надо знать Туркманчай-ский мирный трактат. Что ещё у вас?

Оскорблённый невниманием и грубостью, шах-заде хотел было покинуть корабль, но пришлось смириться с унижением: ещё не все претензии и просьбы были высказаны.

— Не далее как два лета назад, — вновь заговорил он, — его величество Мухаммед-шах оценил голову туркменского разбойника Якши-Мамеда в две тысячи туманов. Ныне нам известно, что этот сорви-башка находится у вас. Не смогли бы вы, господин начальник, выдать его нам за назначенное вознаграждение?

— Нет, шах-заде, выдать его ни за две, ни за десять тысяч не можем. Якши-Мамед-хан оказался виновным перед русскими властями — мы и будем его судить по своим законам.

Не откладывая дальше, ибо персидский принц мог уехать, Путятин велел собрать на шканцы всех туркменских ханов, сам же уселся в плетёное кресло и громко прочитал только что заготовленное клятвенное письмо:

— «Мы, все старшины джафарбайского племени, по морю плавающего, признаёмся, что российские военные суда всегда имеют силу и возможность подвергать нас наказанию и что мы уже совершенно убедились в том, что сопротивляться им. никак не можем, а потому во исполнение воли великого государя и императора российского под присягой обещаемся и обязуемся: во-первых, отныне и навсегда не только не делать российским купцам и подданным, плавающим по морю, никаких насилий и притеснений, но напротив, по возможности, оказывать им всякое уважение и приязнь; во-вторых, по берегам персидским не производить никаких разбоев и грабежей и не брать персидских подданных в неволю; в-третьих, не давать никому из туркмен, живущих в степи, ни лодок, ни кир-жимов для того, чтобы на них отправляться к персидским берегам с преступным намерением. Если впредь кто-нибудь из нас, вопреки сей высочайшей воле, учинит какой-либо предосудительный поступок, то российские суда имеют полное право истреблять все наши лодки и киржимы и нас самих подвергать наказанию, какое им заблагорассудится…»[25]

Затем Путятин попросил всех двенадцать старшин подписать бумагу и поставить свои печати.

— Прошу-с, Кадыр-Мамед-хан, — попросил он сухо и подал гусиное перо.

Тот поклонился, прошептал молитву и, поставив свою подпись, скрепил её печатью. Затем он передал перо Назар-Мергену. Тот — Аман-Назару. Подписались все, и последним — ишан Мамед-Таган-кази.

— Ну, вот и хорошо, — удовлетворённо проговорил Путятин. — А теперь прошу беспрекословно выполнять сие обязательство. Ежели что непонятно — спрашивайте.

Он с улыбкой посмотрел на шах-заде и спросил его:

— Вы довольны, принц?

— Да, господин, — отозвался тот. — Я сообщу обо всём, что видели мои глаза, Ардашир-мирзе. Теперь скажите, господин капитан, где Кият?

Путятин кивком пригласил шах-заде следовать за ним. Спустившись вниз, к матросским кубрикам, они остановились у двери, на которой висел замок. Часовой сделал шаг в сторону, а боцман загремел ключа ути и, отворив дверь, сказал:

— Тут они оба. Никуда не денутся.

— Как самочувствие, Кият-ага? — посмеиваясь, спросил Путятин.

Старец смерил его сухим горящим взглядом и гордо отвернулся. Якши-Мамед пригрозил:

— Ты за всё ответишь, капитан!

— Напрасно вы, Кият-ага, упорствуете, — пожурил начальник эскадры. — Сын ваш виновен — и понесёт наказание. Вам бы следовало остаться дома. Не солидно с вашей стороны. Такой почтенный человек — и вдруг…

— Ай, закрой дверь, — нетерпеливо бросил Якши-Мамед.

Когда командир эскадры и шах-заде вновь поднялись на палубу, гость попросил, чтобы выдали ему Якши-Мамеда.

— Нельзя, нельзя! — строго возразил Путятин. — И не просите. Таких строптивцев мы сами с удовольствием судим.

— Господин, а где ещё один хан… Махтумкули-сердар? — спросил шах-заде.

— Кто такой? — удивился Путятин. — Такого я не знаю. Ну-ка, Кадыр, поди сюда. Вот шах-заде спрашивает о каком-то сердаре.

— Есть такой, ваше высокоблагородие. Да только он у нас вроде святого: все его боятся.

— Он главный зачинщик всех бед! — выразительно выговорил шах-заде. — Если его не свяжем клятвой, опять беспорядки начнутся!

— Господин принц, — устало попросил Путятин, — поручаю это вам. У меня, слава богу, и других дел много. Не обессудьте и… не забудьте кланяться от меня вашему Ардашир-мирзе.

Шах-заде приложил ладони к сердцу и спустился в большую парусную лодку.

В войске туркмен, стоявшем лагерем по северному берегу Гургена, был полный разброд. Едва русские арестовали Якши-Мамеда, часть джигитов отправилась на Атрек. А когда маслахат лишил Махтумкули-хана права командовать туркменским ополчением — подались в Гасан-Куди ещё три сотни всадников. Потом стало известно о том, что урусы увезли в Баку Якши-Мамеда и самого Кият-хана, а главным человеком на побережье сделали Кадыр-Мамеда.

Эта весть породила беспорядков ещё больше. Джигиты, кто в мирные дни занимался рыболовством, нефтяным и тюленьим промыслами, сразу приняли сторону Кадыра и тоже отправились в Гасан-Кули, чтобы побыстрее возобновить торги с русскими купцами. В боевом стане остались лишь несколько юзбаши и земледельцы-чомуры, пшеница которых росла по берегам Гургена. Приближалась пора жатвы, но Ар-дашир-мирза стоял со своей конницей по ту сторону реки и грозил: если он не увидит у своих ног с поклоном Махтумкули-сердара и дервиша-ишана, то все посевы туркмен будут преданы огню. Чомуры, дабы умилостивить Ардашир-мирзу, собрали семь тысяч реалов, но шах-заде пешкеш не принял и отправил вместе с чомурами за Махтумкули-ханом своего ближайшего помощника Афгани-хана.