Город уходит в тень - [9]

Спасибо ВАМ за добрую память.

С уважением и наилучшими пожеланиями, Шухрат Мадьяров».

Вот это было счастье. Над которым я долго шмыгала носом.

К сожалению, вскоре моего дорогого друга не стало, а память осталась. Во всяком случае, пока живы я и муж. А потом останется моя книга. И внуки и правнуки хорошего человека Рахимы Ходжаевны.

TO BELONG

To belong. Одно из значений — «принадлежать». I don’t belong here — «мне здесь не место». В переносном смысле — «я здесь чужой».

Попадали вы в такое место, при виде которого тихо поют тонкие струны души вашей и вы понимаете: здесь ваш дом, вы принадлежите этому городу, поселку, деревне целиком, и уезжать отсюда не хочется, невозможно, немыслимо?

Вероятно, такое место есть у большинства.

До некоторого времени у меня было целых два. Сейчас осталось одно. Как осталась в прошлом фраза моего четырнадцатилетнего сына:

— Мама, когда мы в Ташкенте, у тебя другое лицо. Счастливое.

Интересно, что сама я этого не сознавала. Но, видимо, ребенок был прав.

Счастье, как известно, субстанция волатильная. В смысле — изменчивая.

Того счастья, которое захлестывало бы меня при очередном свидании с Ташкентом, уже давно нет.

Города я больше не знаю. Передвигаюсь в такси или на машине подруги.

Чужое все. Дома чужие. Деревья рубят. Ни в одном городе мира не рубят деревья так ожесточенно, как в моем родном городе. В Европе и Америке деревья берегут. За деревья можно схлопотать огромный штраф. Я помню свое умиление, когда увидела на Манхэттене деревья в металлических оградках с табличками, на которых имена тех, кто за этими деревьями ухаживает.

В городах Узбекистана правят люди, для которых не только нет ничего святого, но и самого значения слова «святое» они не понимают. Его нет в их лексиконе. Сквер, моя нестихающая боль. Вместо Сквера… Непонятно что. Тоненькие деревца. Может, и вырастут… лет через пятьдесят. Убили Сквер. Дом знаменитого архитектора — под снос. Священные чинары Чор-Чинор — просто древесина для мебели и паркета… И вообще, все дома младше ста лет — не дома, а так… Прочь их, чтобы и тени не осталось.

Дома. На Обсерваторской. Людей, сделавших для Ташкента безмерно много. Вместо мемориальных табличек — под снос. Весь район прекрасных, старых, абсолютно крепких домов — под снос.

Когда я рассказываю друзьям, что в моем родном городе и моей родной стране любой может получить разрешение на застройку (при условии наличия туго набитых карманов), прийти, ткнуть пальцем в жильцов и сказать: «Это мое, а вы убирайтесь вон», не дав при этом гарантии получения квартиры в новом доме, никакого ордера «под котлован» и никаких обещаний, — мне не верят.

Ну немыслимо это. Для нормальных людей немыслимо.

Оказывается, мыслимо.

В Ташкенте остались люди. Мои друзья. Прекрасные, добрые, умные, благородные. И почти каждому грозит вот это. Полное беззаконие.

Меня терзает сознание полного бессилия и невозможности чем-то помочь. И отчетливое впечатление того, что город захватили алчные интервенты.

I don’t belong there anymore.

Больше мне нет там места. Чужая в чужом городе. Даже несмотря на друзей. Прекрасных, умных, благородных.

И от этого охватывает отчаяние.

Хотя родина остается родиной.

Но есть еще одно место, где мне хорошо. Как-то уютно.

Я объездила много стран, а уютно только в одной.

В Англии.

Странно, правда?

Попав в Лондон впервые, я вдруг поняла, что это мой город. Что я хотела бы жить… пусть в пригороде. В одном из уютных на вид домиков, которым, сразу видно, много-много лет, но при этом их никто не посмеет снести. Наоборот, стараются сохранить. И эти крошечные ухоженные палисадники — так красиво!

Сколько же этих домов и домиков. Я прослезилась, увидев дом адмирала Нельсона в Бате. Сразу вспомнила фильм «Леди Гамильтон». В доме живут. Там горел свет.

Времена меняются, в Лондоне почти не осталось лондонцев. Целые кварталы пакистанцев, ливанцев, индийцев. Отели вокруг вокзала Паддингтон принадлежат грекам.

Жить в Лондоне расхотелось.

Но потом я попала в Шотландию и Уэльс, и чувство принадлежности возникло снова.

Я долго не понимала, в чем дело, и на днях меня осенило. На очередной серии «Чисто английских убийств». Там показали Сноудонию, валлийский национальный парк.

Вспомнила, как наш автобус полз по узкой горной дороге, почти по краю немыслимой высоты обрыва. Женщина на переднем сиденье кричала и почему-то зажимала уши руками.

Остальные сидели спокойно.

Для встречного транспорта были предусмотрены дорожные карманы.

Доползли.

Я влюбилась в Эдинбург, шотландские замки и валлийские деревушки.

Там тихо. Там царят покой и умиротворение.

И я наконец поняла, что меня туда влечет.

Незыблемость. Незыблемость и стабильность.

Там устраиваются незатейливые праздники. Там выращивают цветы. Там все всех знают. Там ничего не меняется веками. Там никто ничего не рубит, не сносит, не расширяет тротуары, не расправляется со старыми зданиями, не выгоняет из домов их владельцев…

Там можно жить спокойно.

Бродить по Эдинбургу, по знаменитой Королевской Миле, посидеть у мемориала Вальтера Скотта, зайти в Эдинбургскую крепость, в Национальную галерею…

Обвенчаться в Гретна-Грин, как столетия назад.