Горький ветер - [3]

В Кингз-Хилл-хаусе Майкл понежился часок в ванне и теперь, надев серые фланелевые брюки и белую рубашку, расчесывал волосы перед зеркалом в спальне. Позади, на полу, там, где он ее снял, лежала его форма.

В дверь постучала мать. Она вошла, наблюдая, как сын надевает твидовый пиджак.

— Дорогой! Тебе не годится твоя старая одежда. Ты так похудел. — Она повернулась к скомканной одежде, лежавшей на полу, и подняла его рубашку. — Майкл, это не дело — так обращаться с королевской формой!

— Пусть король сам надевает ее и его приближенные.

— Ты шутишь, конечно, — сказала мать, бросив рубашку с содроганием. — Я тебе не верю!

— Я совершенно серьезен, мама, — сказал он. — Теперь ты, вероятно, поймешь, почему так приятно снова надеть простую одежду.

— Твой слуга за тобой плохо смотрел?

— Это не его вина. Ничего нельзя поделать Мы там все одинаковые — вшивые, как ежики.

— Но ведь ты был в госпитале. Конечно.

— Меня от них избавили. Но личинки выживают, чтобы вылупиться на другой день.

— Боже мой! — сказала мать. — Я бы не пережила, если бы это началось и здесь.

— И я бы тоже. Там довольно плохо, на фронте.

— Бедный мой мальчик! Как я неразумна. Что мне делать с твоими вещами?

— Оставь их. Я отнесу их поварихе и попрошу сжечь в старой печке. Через несколько дней что-нибудь получится.

Вернувшись в комнату позднее, он застал мать за работой: она разбрызгивала дезинфицирующий раствор.

— Ты уходишь, дорогой? Не забудь, что обед в семь.

— Не забуду. Я просто хочу сходить в город выпить чего-нибудь.

— В пивной? — удивилась мать. — Но в гостиной есть много разных напитков.

— Мне хочется холодного пива.

— Я беспокоюсь, что ты идешь в этой одежде. Знаешь ли, люди часто бывают враждебно настроены против гражданских.

— Я знаю. Сегодня в поезде я был свидетелем такого отношения.

Рассказав матери об этом случае, он не умолчал и о Бетони.

— Она разъезжает по стране, занимаясь помощью женщинам, работающим на военных заводах. Поразительно, чем теперь занимаются девушки. Они прорываются и показывают сильный характер.

— Дочь плотника, ты говоришь? Как необычно!

— У нее не было гвоздей во рту или карандаша за ухом, мама.

— Не нужно быть таким чувствительным, дорогой. Я не думаю, что это та девушка, которая нужна тебе, вот и все. Но если я ошибаюсь, то, может быть, ты пригласишь ее на чай?

— Ты заходишь слишком далеко.

— Ну, вероятно, это не лучшая мысль. Продукты теперь слишком трудно достать, знаешь ли. Угощение стало большой проблемой.

Майкл улыбнулся, увидев, какой обед готовился на кухне. Мать, правильно поняв его улыбку, заметила мягко:

— Сегодня совершенно особый случай. Обычно мы так не едим.

— Извини, мама. Не обращай внимания. Дня через два я не буду таким кислым.

Идя по городу, он почувствовал себя так хорошо, что даже боль от раны доставляла ему некоторое удовольствие. Он чувствовал себя чистым, каким-то неземным. Даже настроение казалось физически ощутимым: запах хризантем в садах, вид каштанов, пламенеющих красным и желтым, звук больших часов на башне собора — он ощущал все это каждой клеточкой тела.

Когда он сидел в баре «Лебедь», потягивая чепсвортский эль, четверо работников сели за столик с хозяином и завели разговор о турнепсе и озимых. Он улыбался самому себе и жадно ловил каждое слово, пока какой-то пожилой мужчина не втянул его в спор о достоинствах домашнего хлеба.

А дома, в Кингз-Хилл-хаусе, встревоженная мать думала о том, когда же кончится война. Кажется, у Майкла появился вкус к низкому обществу.

Фруктовый сад в Коббзе был в полной силе. Яблоки были такими тяжелыми, что многие ветки склонились к самой земле, и Бетони, которая бродила между деревьями, часто приходилось нагибать голову. Она не помнила, чтобы когда-то был такой урожай. Она трогала яблоки пальцами — большие зеленые, и шершавые красные, и те пурпурные, которые очень нравились осам. Она как раз выбирала одно для себя, когда заметила Майкла, идущего к ней из дома.

— Я встретил вашего брата Вильяма, — сказал он. — Он рассказал, где вас найти.

— Он был вежлив с вами? — спросила Бетони.

— Да. А почему вы спрашиваете?

— Он последнее время не в настроении. Против войны и против военных.

— Значит, его чувства точно совпадают с моими.

— Думаю, он чувствует себя виноватым в том, что не пошел добровольцем.

— Скоро все решится в его пользу. Когда придет повестка.

— Бедный Вильям, — вздохнула Бетони. — Он так любит дом, и семью, и работу в мастерской. Он любит, чтобы все было в чистоте и порядке. Он просто возненавидит эту грязь, и путаницу, и потерю… — Она взглянула на Майкла. — Когда все это кончится? — спросила Бетони. — И где, где?

Майкл пожал плечами. Он знал, что должен сказать что-то успокаивающее: что немцы разбиты и это лишь дело времени — разгромить их окончательно. Такое настроение внушалось командованием. Но сам он чувствовал, что война будет продолжаться долго. Он не видел выхода. Ни одна сторона не одерживала победу. Не было иного пути, кроме полнейшего уничтожения. Возможно, именно поэтому он так устал от войны. Но как только он поправится, его прежний оптимизм наверняка вернется.

— Она должна кончиться когда-нибудь где-нибудь, — сказал Майкл. — Но не спрашивайте меня когда. Я не стратег, я только подчиняюсь приказам, в основном с закрытыми глазами, и делаю все, чтобы остаться в живых.