Горький апельсин - [71]

– Когда вернется? – спросила я.

Она пожала плечами:

– У него там опять какие-то дела.

Откусив от яблока, она постучала пальцем по носу, сбоку. Я села рядом с ней, вытянув ноги. Она отшвырнула огрызок, и он запрыгал вниз по ступенькам, а потом замер под живой изгородью.

– Наверное, тебе хочется позавтракать, – произнесла она. – Наверху остались кое-какие вчерашние пирожные.

Когда я поднялась в их комнату, чтобы сварить кофе и взять бумажный пакет со сладостями, который, по словам Кары, лежал на холодильнике, я увидела, что посреди стола, в фарфоровой вазочке, выложены три горьких апельсина и что портрет кисти Рейнольдса (если это действительно Рейнольдс) исчез со стены над кушеткой, а на его месте висит кривой меч в серебристых ножнах.

* * *

– Я хотела пройтись к обелиску, – сказала я ей. – Порисовать там. – Я съела уже три пирожных, и во рту было липко от сладкого. Мы пили кофе и курили. – Не желаешь со мной?

Мне требовалось какое-то отвлечение, какая-то деятельность, которая заполнила бы время – до тех пор, пока Питер не вернется и я не передам ему Кару с рук на руки.

Она затушила сигарету.

– Ладно.

Мы отправились к озеру, миновали мост (наш трудовой порыв избавить его от зарослей заглох после первого же дня), пошли по противоположному берегу. Обелиск располагался на холме, над гротом. Когда-то он наверняка был виден почти из любой точки поместья, в том числе и из дома, но теперь вокруг него выросла целая буковая роща с изредка попадающимися елями, и за этими деревьями его вершина потерялась. Я читала, что когда-то эту вершину венчала свинцовая фигура двуликого Януса, но теперь она уже пропала. Через один из трех проходов мы выбрались на маленькую каменную площадку с изогнутой скамьей у задней стены. Позади скамьи имелась надпись: «Здесь погребен конь, принадлежавший Александру Линтону и в сентябре 1804 года во время охоты на лис прыгнувший в меловой карьер двадцати пяти футов глубиною со своим хозяином на спине. В октябре 1805 года он, под именем Бойся Мелового Карьера, с собственным хозяином в седле завоевал Охотничий кубок в Уорти-Дауне».

Тут я спохватилась, что забыла взять с собой краски, но у входа на площадку теснились деревья, и отсюда не открывалось никакого вида. Кара прочла надпись, и мы уселись на каменную скамью, глядя на бесконечные стволы.

– Питер попросил тебя не оставлять меня одну, когда его нет, верно?

Я посмотрела на нее и отвела взгляд.

– Ничего страшного, – добавила она. – Я знаю, он беспокоится, как бы я не наделала глупостей. Так он выражается. Но я никогда не буду ничего такого делать. Во всяком случае, без него.

Мне было неловко, что она говорит о своем желании покончить с собой – пусть даже в таких окольных выражениях. Я наивно полагала, что чем больше она будет об этом говорить, тем больше вероятность, что она действительно это сделает. Скажем, я могу не вспоминать о еде, но, если кто-нибудь произнесет слово «обед», я почувствую голод. Может, и с самоубийством такая же история?

– Иногда мне кажется, – продолжала она, – что это было бы окончательное наказание. Смерть. Не всегда хватает нескольких «Аве Марий». – Она печально рассмеялась.

– Но у тебя столько всего, ради чего…

– …стоит жить? – закончила она.

Фраза казалась пошлой даже прежде, чем вырвалась из моего рта.

– Меня больше волнует прошлое, – призналась она. – Те вещи, которые произошли после того, как мы уехали из Ирландии.

– Прошлое? – повторила я, снова надеясь сменить тему беседы, вернуть ее к ирландской истории.

– А ты хочешь услышать окончание? – Она не стала дожидаться моего ответа. – Когда Финну было три месяца, мы собрали вещи и покинули тот домик на западном побережье. Вернули прокатные велосипеды, раздали почти все остальное. Взяли с собой только то, что поместилось в четыре чемодана. Коляску я тоже отдала, хотя мне жалко было с ней расставаться. И когда мы запихивали чемоданы в машину, я все еще думала, что мы поедем в аэропорт рядом с Корком и полетим в Италию. Питер ничего не говорил про маршрут нашего путешествия, а я даже не удосужилась спросить. Теперь кажется, что это полный идиотизм, но мы думали – я думала – об этом так долго, что была уверена: мы направляемся именно туда, это как-то само собой разумелось. Мы с Финном заснули в машине – мы выехали еще затемно. И только когда в окне со стороны Питера стало светлеть, я поняла, что едем-то мы на север[29]. Мы жутко поцапались, Финн ревел, а я кричала Питеру, чтобы он остановил машину и выпустил меня где-нибудь на обочине, но он меня не слушал. Этот гад увозил нас на север.

Машину он продал в каком-то гараже чуть южнее Голуэя. Пока он торговался, я зашла в магазинчик и купила пачку одноразовых подгузников, номер «Пути женщины» и пакет апельсинов, хотя знала, что они, скорее всего, окажутся высохшими внутри и что вообще у нас недостаточно денег для того, чтобы позволять себе такие покупки. Хозяин гаража отвез нас в порт на своем фургоне – это входило в условия сделки. Я все еще думала, что мы направляемся в Италию, пусть даже и не на самолете, как я уже успела понять к тому времени.