Горький апельсин - [31]

Шрифт
Интервал

Кара, в белой вышитой блузке, потертой у ворота, и длинной юбке, сидела в тени на каменных плитках пола, спиной к стене дома. На коленях у нее лежала раскрытая книга, и она курила сигарету. Я представила себе, как она улыбается, позволяя неотесанному крестьянскому пареньку трогать ее в ирландском хлеву, – и тут же прогнала эту мысль.

– Питер отбыл в город, – сообщила она, щурясь на меня. – Ему нужно сделать несколько звонков и отправить пару писем. Он сказал, что проведет для вас экскурсию по дому, когда вернется.

Я промолчала о том, что он меня разбудил, чтобы я спустилась позавтракать с ней. Он не просил меня это скрывать, но мне понравилась сама мысль о том, что у нас с ним образовался общий секрет, пусть даже крошечный.

Она обмахнула лицо книгой.

– Как вы думаете, сегодня будет дождь? Такая тяжесть в воздухе. Может, пойдем на озеро? Вдруг у воды ветерок?

Я пялилась на еду и думала, не будет ли невежливо запихнуть в рот два пирожных одновременно.

– Мне надо зайти в огород, – заявила я. – Сделать обмеры и занести их в мой план имения.

– Но это работа, – возразила Кара. – А сейчас слишком жарко работать. – Она увидела, как я в нерешительности поглядываю на пищу. – Завтрак мы можем прихватить с собой. Поболтаете ногами в воде, пока мы будем есть. – Она затушила сигарету о плитку пола и поднялась. – Отчет для Либермана может подождать еще денек.

Кара опустила банку с джемом и горшочек со сливками в широкие карманы юбки, а бисквиты и инжир завязала в скатерть. Налив нам кофе из кофейника (молока я не просила, потому что его, судя по всему, не было в наличии), она протянула мне одну кружку, чтобы я несла ее сама. Я пила свой едва теплый кофе, пока мы шли через сад. А когда в сознании у меня вспыхнули слова «если пища достойна того, чтобы ее съели, она достойна того, чтобы ее съели прилично», я отмахнулась от них, мысленно улыбнувшись.

– Куда вы поедете в сентябре, после Линтонса? – спросила я.

Мы шли через рододендроны. Я мечтала, что они попросят меня поехать с ними в Италию, представляла себе, как мы втроем стоим на венецианском мосту, у домов привязаны гондолы, на воде блестит солнце.

– Наверное, куда Питера забросит работа.

– Может, вы поедете в Италию.

– Нет, – ответила она. – Вряд ли.

Картинка у меня в голове тут же исчезла.

– Но ведь вы всегда туда хотели?

– А как насчет вас? – спросила она. – Отправитесь обратно в Лондон?

– О, я не знаю. Наверное, куда меня забросит работа.

Мы засмеялись.

Я отвела в сторону небольшую ветку и пропустила Кару вперед.

– Вы с ним давно женаты? – Я надеялась, что она продолжит свою историю. Я уже успела стать ее жадной слушательницей.

Остановившись, она повернулась.

– Мы с Питером не женаты, – ответила она, постукивая обручальным кольцом о жестяную кружку. – Это так, для виду.

Я с удивлением заметила, как внутри меня всколыхнулось тайное удовольствие. Оно меня очень поразило. Мы пошли дальше, и она продолжила:

– Как и обо всем прочем, он говорит, что однажды это случится, но он не желает это обсуждать, Фрэн. Ни о чем важном ему не нравится говорить, он просто отмахивается. Уверяет, что хочет заботиться обо мне, о моей безопасности, и я знаю, что он говорит правду, что он любит меня, как не мог бы любить никто другой.

– Я уверена, что это не так…

Но я тут же притихла, смущенно осознав, что не совсем понятно, к чему мои слова относятся. К тому, что он ее не любит, или к тому, что больше никто не мог бы так ее любить? Мы добрались до озера и вышли на пирс. Кара небрежно уронила на него еду, завернутую в скатерть, и поставила на бетон свою кружку с кофе. И, прежде чем я успела понять, что происходит, стянула с пальца кольцо.

– Я его ношу, потому что Изабель ожидала бы от меня такого. И ради этих узколобых типов в городке. И чтобы викарий пускал меня в свою дурацкую церковь. Вы не замечали, как он похож на женоподобного Иисуса – темная шевелюра, борода?

Пока я обдумывала ее слова, мысленно соглашаясь, что она, пожалуй, права, Кара зашвырнула кольцо подальше в озеро – словно камешком попыталась пустить блинчики.

– Что такое? – Она рассмеялась, увидев выражение моего лица. – Сейчас же в моде свободная любовь, разве не так? И потом, Питер, знаете ли, женат. На своей первой жене – Мэллори.

И тут же моя нелепая надежда на что-то такое, что я не могла даже назвать, исчезла, словно ее вырвали у меня из рук. Усевшись на бетон, Кара принялась возиться с узлом, в который была завязана скатерть. Я стояла не двигаясь, и она подняла на меня взгляд:

– Полагаю, ей-то он и пошел звонить. Он, знаете ли, платит ей алименты. Вот куда уходят деньги, а не на продукты, которые я покупаю. И она вечно жалуется, что денег не хватает. Думаю, он чувствует себя виноватым за то, что от нее ушел. Бедный старина Питер. Ей страшно хотелось завести детей, но не вышло. Все равно он считал, что из нее получится ужасная мать. Вот и ушел. А потом встретил меня.

Она произнесла последние слова чересчур легкомысленно – и бросила терзать узел, так его и не развязав. Я села рядом.

– Извини, Фрэн. Я тебя шокировала. Я-то думала, ты догадаешься. Я вот догадалась. Мы были в Ирландии, ехали на его машине, и он сказал, что ему надо вернуться в Англию, что он не может тут со мной оставаться. Стекло запотело, и я написала на нем «жена», и он очень рассердился и стер это слово, а потом сказал, что пытается добиться развода, но это трудно.


Рекомендуем почитать
Матрица Справедливости

«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».


Варшава, Элохим!

«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).


Марк, выходи!

В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.


Матани

Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.


Маска (без лица)

Маска «Без лица», — видеофильм.


Человек у руля

После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.