Горизонт края света - [71]
– Н-да, а нам ведь туда надо как-то продраться, – вздохнул Лёша. – Ничего не поделаешь, выломаем каждый по две берёзки, сделаем жердины и вперёд…
– А охрана природы как же? – съехидничал Олег.
– Дарами природы стоит пользоваться разумно, – засмеялся Лёша. – Вон Игорь об этом в газете пишет. Понял?
– Да ладно тебе, фу-ты, ну-ты!
Мы срубили несколько берёзок, обтесали сучья м пошли через болото: одной жердиной путь проверяешь, по другой идёшь. Как до конца жердины дойдёшь, вперёд бросаешь другую жердину, а ту, что под ногами, поднимаешь и ею подпираешься. Так и переступали. Медленно, конечно, но зато надёжно.
И куда нас черти несут? – бурчал Дятел то ли в шутку, то ли всерьёз. – В прошлый раз, кстати, здесь сухо было, никаких проблем – шпарь себе напрямки, без всяких проблем!
Лёша переступал по своей жёрдочке молча, и я тоже, озабоченный балансировкой на своей берёзке, молчал, а Дятел балагурил:
– Ну и народ. Что за люди? Куда нас несёт? Разве отсюда не видно: никакого зимовья на холме нет.
– Да что ты заладил одно и то же? – возмутился Лёша и передразнил: Что за люди, что за люди? А такие вот мы дуроломы: вперёд, и никаких гвоздей!
Окончательно переругаться они, слава богу, не успели, потому чо болотце скоро кончилось. Правда, в ногах путалась густая трава, она хватала нас за щиколотки жгутами корней, но всё-таки, наконец, можно было идти без всяких жердин.
На полянке мы отдышались, отряхнулись от грязи и налипшего пуха сушеницы55. Лёша сказал, что пойдёт к реке, а Дятел, подмигнув мне, предложил:
– Ну что, поищем тут, как говорится, следы минувших эпох? Или – костерок, чаёк сварганим, а?
– Успеем ещё чаёк пофыркать. Можно подумать, мы сюда от нечего делать на пикник припёрлись…
– Фу-ты, ну-ты! Кто-то же должен разжечь костер, хоть обсушить обувь…
– Делай, что хочешь!
Ничего интересного я не увидел, хоть и облазил все прибрежные заросли. Даже мало-мальского намёка на большое строение не обнаружилось. Может, лучше с холма осмотреть округу? Всё-таки обзор шире, хе-хе, как у Высоцкого: «Жираф большой, ему видней!»
Пушица лепилась на сапоги, на брюки цеплялись липучие зеленые шарики-колючки, и противно, словно наждаком, царапал руки шиповник. С холмика хорошо были видны и куртины лиственниц, и речная лука, серебрившаяся от солнца, и даже приметил я выводок куропаток. Птицы спокойно ходили шагах в тридцати от Дятла, который собирал хворост для костра.
Солнце просвечивало воду, и сквозь её толщу хорошо было видно и разноцветную гальку, и стайки крупных хариусов. Рыбины лениво прогуливались вдоль берега, играя зеленью спинок, и не обращали друг на друга ровным счётом никакого внимания: каждый хариус – сам по себе, степенный, вальяжный, дородный.
Оглядев этот сверкающий и прозрачный мир, я решил спуститься виз и набрать к чаю смородины. Её кусты тянулись вдоль всего берега рядами, будто специально кем-то посаженные. А всё объяснялось просто: большая вода по весне тащит с собой не только огромные бревна и вывороченные с корнями чозении, но и семена разных трав и кустарников – вода уходит, а они остаются в ложбинках, прорастают и, пожалуйста вам, плантации витаминов. Ветки смородины гнулись вниз, отягощенные гроздьями чёрных блестящих ягод. Хороший урожай!
Пробираться к этим витаминным запасам пришлось по буйным зарослям метлицы и, раздвигая их ногой, я нащупал какое-то бревно, поскользнулся на нём и вдруг земля подо мной провалилась. Больно ударившись боком о какой-то выступ, ошеломлённый падением, я тут же вскочил. В сером, неверном сумраке разглядел стены. Сверху сквозь пробитый мной проём вваливался столб света и слепил глаза. Что это? Землянка?!
На крик первым прибежал Лёша. Он просунул голову в проём и, ничего не видя, испуганно спросил:
– Ты как туда попал?
– Не знаю… Провалился вот…
– Что там?
– Темновато, плохо видно. Но похоже, землянка.
Лёша замолчал, отодвинулся от края проёма и в него тут же сунул свою лохматую голову Дятел:
– Если я к тебе спрыгну, шею не сверну?
– Себе или мне?
– Не хохми!
– Спускайся на руках ногами вперёд – так надёжнее…
Дятел спустился ко мне, огляделся и вытащил из кармана куртки маленький плоский фонарик. Вообще, я бы не удивился, если бы при нем оказалась даже переносная мини-электростанция: в многочисленных карманах (один был пристрочен даже под коленкой!) Олег держал всякую всячину – гвозди, гайки, разводные ключи, перочинные ножики, да разве всё его барахло перечислишь?
– Лёша, давай тоже к нам! – позвал я. – Тут что-то есть…
– Нет уж, я вам наверху пригожусь. Как вылазить будете? Лестницы-то нет…
Об этом я как-то не подумал. Осклизлые земляные стены поросли кое-где мокрым лишайником, вверху – сруб из полусгнивших брёвен, потолок был похож на вывернутую наизнанку баранью шубу: вниз свисали какие-то лохматые клочья, торчали узловатые корни. Лестница, если и была, давно изгнила, и выбраться наверх из мрачного четырёхугольного короба без посторонней помощи мы бы, наверное, не смогли.
Мы с Дятлом топтались в какой-то трухе, задевали чёрные нары – сделанные из лиственниц, они казались прочными, но садиться на них было боязно: вдруг развалятся? В углу, там, где, должно быть, когда-то поддерживался в очаге огонь, стоял большой горшок, на ощупь вроде как глиняный, и валялось множество черепков. Здесь же высилась аккуратная горка костей, вернее, это мы сначала подумали так – кости оказались кусками моржовых бивней. Дятел, приседая, высвечивал фонариком самые тёмные уголки, но больше мы ничего не обнаружили.
О любви мечтают все. Порой кажется, что этими мечтами пропитан воздух, которым мы дышим. Или просто кто-то рядом надкусил кисло-сладкое яблоко. Яблоко раздора. С него началась Троянская война. Но с простого яблока может начаться и самая великая история любви…История с названием «Яблоко по имени Марина»!
О «снежном человеке» слышали все, о Калгаме – навряд ли. Этого великана придумали нанайцы – народ, живущий на берегах великой дальневосточной реки Амур. В их легендах рассказывается о великане Калгаме. Он – хозяин гор, скал и рек, ведающий пушным зверем и рыбой. Повесть «Великан Калгама и его друзья» – это сказка. Она основана на мифах, сказках и преданиях малых народов Севера. В детской литературе уже есть великаны, самый известный из которых, пожалуй, Шрек. И пока никто не знает о Калгаме, родина которого – Амур, Дальний Восток России.
«Одиночество шамана» автор первоначально хотел назвать так: «Лярва». Это отнюдь не ругательное слово; оно обозначает мифологическое существо, которое, по поверьям, «присасывается» к человеку и живёт за его счёт как паразит.«Одиночество шамана» – этнографический роман приключений. Но его можно назвать и городским романом, и романом о любви, и мистическим триллером. Всё это есть в произведении. Оно написано на документальной основе: информацию о своих «шаманских» путешествиях, жизни в симбиозе с аоми (традиционно аоми считается духом-покровителем) и многом другом предоставил автору 35-летний житель г.
На берегах великой дальневосточной реки Амура живет народ нани, чаще его называют нанайцами. Оносятся они к северным народам России. Раз в год нанайцы собираются на большой праздник. На нём соревнуются мастера национальных видов спорта, устраиваются гонки на байдарках и оморочках, проводятся выставки декоративно-прикладного искусства, местные кулинары удивляют народ яствами, приготовленными по рецептам прабабушек, а сказители рассказывают и детям, и взрослым легенды, сказки и были.Прежде, чем начать сказку, рассказчик обязательно произносит междометие-заклинание: «Ка-а! Ка-а!» По поверьям, оно оберегало рассказ от бусяку – мифических существ, похожих на наших чертей.
Это маленькая притча о Басе, а также притчи о Зроп и Проп – их читатели могут знать по книге «Зроп и Проп: почти что сказки».
Иван Габай (род. в 1943 г.) — молодой словацкий прозаик. Герои его произведений — жители южнословацких деревень. Автор рассказывает об их нелегком труде, суровых и радостных буднях, о соперничестве старого и нового в сознании и быте. Рассказы писателя отличаются глубокой поэтичностью и сочным народным юмором.
Героиня романа – женщина, рожденная в 1977 году от брака советской гражданки и кубинца. Брак распадается. Небольшая семья, состоящая из женщин разного возраста, проживает в ленинградской коммунальной квартире с ее особенностями быта. Описан переход от коммунистического строя к капиталистическому в микросоциуме. Герои борются за выживание после распада Советского Союза, а также за право проживать на отдельной жилплощади в период приватизации жилья. Старшие члены семьи погибают. Действие разворачивается как чередование воспоминаний и дневниковых записей текущего времени.
Герой романа, как это часто бывает в антиутопиях, больше не может служить винтиком тоталитарной машины и бросает ей вызов. Триггером для метаморфозы его характера становится коллекция старых писем, которую он случайно спасает. Письма подлинные.
Четвертая книга монументального автобиографического цикла Карла Уве Кнаусгора «Моя борьба» рассказывает о юности главного героя и начале его писательского пути. Карлу Уве восемнадцать, он только что окончил гимназию, но получать высшее образование не намерен. Он хочет писать. В голове клубится множество замыслов, они так и рвутся на бумагу. Но, чтобы посвятить себя этому занятию, нужны деньги и свободное время. Он устраивается школьным учителем в маленькую рыбацкую деревню на севере Норвегии. Работа не очень ему нравится, деревенская атмосфера — еще меньше.
В книге описываются события жизни одинокой, престарелой Изольды Матвеевны, живущей в большом городе на пятом этаже этаже многоквартирного дома в наше время. Изольда Матвеевна, по мнению соседей, участкового полицейского и батюшки, «немного того» – совершает нелепые и откровенно хулиганские поступки, разводит в квартире кошек, вредничает и капризничает. Но внезапно читателю открывается, что сердце у нее розовое, как у рисованных котят на дурацких детских открытках. Нет, не красное – розовое. Она подружилась с пятилетним мальчиком, у которого умерла мать.
Папа с мамой ушли в кино, оставив семилетнего Поля одного в квартире. А в это время по соседству разгорелась ссора…