Бабушка Чикуэ, подслеповато щурясь, пытливо разглядывала медные кружочки, привязанные к темному, обветшавшему ремню из лосиной кожи. С одной стороны они были гладкие, с другой – испещрены узорами. Именно такие вышивала на своих халатах бабушка Чикуэ; на её изделия музеи записывались в очередь.
Эта крошечная, сгорбленная старушка не признавала никаких швейных машинок, и потому всё делала медленно: кроила и шила халаты по выкройкам, которые ей от матери достались, и каждую строчку ладила кропотливо, одну к другой – ровной линией, а уж что касается орнаментов, то Чикуэ вышивала их в полном одиночестве, чтобы никто и ничто не отвлекало от кропотливой работы: один мелкий стежок, другой – особенным таким нахлёстом, и чтобы нитка ложилась аккуратно, гладко. Когда она была молодой, то за год вышивала по три-четыре халата, теперь – дай Бог, чтобы один сделала.
Музейщики считали, что бабка всё делает в соответствии со старинными традициями, помнит заветы лучших мастериц, да и сами обычаи своего народа знает лучше всех в округе – к ней постоянно ездят музейщики и даже титулованные учёные. Собственно, некоторые из них и строили свои диссертации и монографии как раз на воспоминаниях таких древних бабушек, как Чикуэ. Потому Андрей и принёс на показ ей этот старый пояс, крепко пахнущий полуистлевшей кожей: реликвия несколько лет лежала в сараюшке одного местного рыбака, и, может, он бы о ней и не вспомнил, если бы Андрей не попросил его поискать что-нибудь настоящее, старинное. Мужик маялся похмельем, денег на водку взять ему было негде, а те мелкие поделки из меха, которые он пытался сбыть приезжим туристам, особого впечатления не производили. Такие тапочки и кулоны, сделанные из искусственной кожи и коленкора, можно было купить за меньшую цену в любой городской сувенирной лавке.
Когда Андрей спросил его, есть ли что-нибудь настоящее, старинное – ну, допустим, сэвен1, посуда из бересты или какая-нибудь шаманская амуниция (на последнее, впрочем, он и не надеялся), мужичок засуетился: «Есть, есть! Только надо поискать. Дровами это старьё завалил. Кому оно нужно сейчас? А этот пояс я сам нашел – в лесу, там старая халабуда стояла, вокруг – идолы. Говорят, что в стародавние времена там святилище было, и этот пояс наверняка носил шаман. Сам я не понимаю в этом ничего, но пояс – старинный, с побрякушками. Подожди, сейчас пороюсь. Я живо!»
Это «живо» продолжалось, наверное, часа полтора. Вместе с другими туристами Андрей успел сходить на берег Амура, где их накормили ухой, сваренной по-походному над костром. Потом экскурсовод – маленькая, кругленькая, веселая женщина неопределенного возраста: то ли ей двадцать, то ли все сорок пять лет – повела всех смотреть валуны, на которых древние люди нацарапали рисунки. Андрей много чего слышал об этих петроглифах, и ему почему-то казалось, что они непременно должны произвести впечатление – хотя бы своей древностью: всё-таки, как говорится, послание из глубины веков. Кстати, именно эти банальности и произносила экскурсоводша:
– Древние люди оставили эти знаки на камнях, потому что хотели донести свои сокровенные знания до потомков, – вещала она в мегафон. – Мы относимся к ним как к археологическим памятникам, но для местного населения эти петроглифы, прежде всего, – культовое место их предков. Гасян – так они его называют. Потомки древних художников ищут здесь кэси – в переводе на русский значит «удача». Ни один местный житель ни за что не придёт сюда с пустыми руками – обязательно принесёт вино, водку и сигареты, чтобы угостить добрых духов, охраняющих Гасян. Тут нельзя громко разговаривать, ругаться, передвигать камни с места на место…
В прибрежных зарослях ивняка как раз сидели три местных парня: перед ними на расстеленной газетке стояли банки с пивом и горкой лежали пластушинки юколы2. Уже опорожненная ими бутылка водки валялась рядышком. Троица, не обращая внимания на туристов, горланила:
– Шуми, Амур, шуми, наш батюшка…
Экскурсоводша, подобрав пухленькие губки, вздохнула:
– Каждый отдыхает, как привык. Но вы не обращайте внимания на них. Антирелигиозная пропаганда при советской власти сделала своё дело: люди стали стесняться истоков родной культуры, шаманизм высмеивался, а священные камни постепенно разрушались…
Она говорила монотонно и скучно, повторяя, видимо, заранее заученный текст. Андрей взглянул на камни, на которых слабо просматривались черепоообразные личины, чем-то похожие на маску из фильма «Крик»: там маньяк надевал её, чтобы напугать свою жертву, прежде чем пустить в ход нож.
Личины показались Андрею зловещими, недобрыми. Это, впрочем, подтвердила и экскурсоводша:
– В галерее петроглифов эти изображения занимают особое место, – продолжала она. – Считается, что личины в форме черепов источают отрицательную энергетику. Видимо, они символизируют злые силы природы. Совсем другое дело – вот этот валун со срезанной верхушкой: видите, на нем изображен лось? Посмотрите на него внимательно, откройте ему своё сердце – от этого петроглифа словно исходит лучистая энергия добра и справедливости. Чувствуете? Видите?
