Горит свеча в моей памяти - [45]

— Никаких приказов! В реку бросаются только те, кто готовы это сделать добровольно. Добровольно, но не более одного раза. После плавания — растирание, сто граммов водки, закуска и десять рублей наличными.

Вы даже не представляете себе, сколько сразу нашлось добровольцев.

…Маленькая, совсем крохотная улочка всего с несколькими домиками, в самом центре столицы, очень близко от Красной площади, от Кремля. Вот тут, на стене, были, казалось, навечно прикреплены две вывески, которые уведомляли о том, что здесь находятся ежедневная еврейская газета и еврейское издательство. Одной вывески теперь не хватало. Это еще издали бросалось в глаза. На ее месте — темное пятно, краска не выцвела. Изя, мой брат, не остался без работы, его приняли на должность редактора в издательство. Конечно, не то что прежде, но ничего не поделаешь.

Заведующий издательством «Эмес» Лейб Гольдберг меня успокаивает, что все живущие в общежитии там и останутся. Еще новость: мой оклад пока не отменили. Оказывается, есть закон: пока сотрудник болеет, в отпуске, призван в армию, его нельзя уволить.

Вчерашние выпускники Харьковского полиграфического техникума постепенно устроились. Наборщиков всегда не хватало. К тому, что строчки идут не справа налево, а наоборот, можно привыкнуть. Газету закрыли, но общежитие, «еврейский» двор и самое главное — верность призванию остались. Не зря надеялись, что молодежь из этих двух деревянных флигелей продолжит тянуть золотую нить нашей литературы и культуры. Так оно и вышло.

Началась серия веселых свадеб. О сватовстве, приданом, сговоре, как понимаете, и речи не было. Невест и женихов тоже не надо было привозить издалека. Все жили за одним ломаным забором и воду носили от одной колонки.

Первым женился Тевье Ген, за ним Йойсеф Шустер, потом пошли и другие свадьбы…

Чтобы справить свадьбу, требовалась целая куча денег, а зарплаты были мизерные. Командовала тетя Паша, комендантша. Сама пекла пироги, готовила еще что-нибудь вкусное, а мы скидывались, чтобы хватило на водку, закуску и подарок молодоженам. Столы накрывались заранее. «Золотого бульона»[128] не было, подвенечного платья и фаты у невесты — тоже. «Бадхен»[129] — свой. Полупьяные песни и танцы. Зато за столом всегда шли споры о еврейских писателях и их книгах.

Ну, Мойшели и Янкели

…Было такое учреждение «Жургаз»[130], объединение журналов и газет. В издательстве «Эмес» мне сказали, что я должен туда явиться. Возможно, они мне помогут устроиться на работу. Пришел. Ждал долго. Пожилая женщина позвала меня в кабинет. Подробно расспросила, велела подождать, а сама вышла.

Если она бы не захватила с собой мои документы, я бы тут же ушел. О работе в русской газете я даже не мечтал. Наконец дождался. Мне показали кабинет, в который надо будет зайти. На двери табличка «Михаил Ефимович Кольцов». Я-то его давно знаю (видел ночью в типографии), а он меня — нет. В своих записях я уже упоминал Кольцова. А теперь немного подробней. В центральной газете «Правда» — журналист номер один. Учредитель и редактор самого популярного журнала «Огонек», автор брошюры «Судьба еврейских масс в Советском Союзе». Участник кампании против антисемитизма. Это было в конце 1920-х годов. Я всего несколько дней тому назад закончил чтение его «Испанского дневника»[131]. Там он во время гражданской войны был корреспондентом «Правды» и политическим советником при республиканском правительстве (военными советниками были генералы Яков Смушкевич и Григорий Штерн, оба евреи).

Зачем привожу его послужной список? Читайте дальше, поймете. В конце 1937 года Кольцова вызывают в Москву. Причина? Он выдвинут кандидатом в депутаты Верховного Совета. Для этого он должен встречаться со своими избирателями. Если выдвинут, то в 1938 году будет избран, иначе быть не может. Вот к такому человеку я, может быть, сейчас войду.

Я был одним из последних посетителей, видевших его на свободе. Слышал, что в том же 1938 году Михаила Кольцова сперва избрали депутатом, а затем арестовали. Из тюрьмы он уже живым не вышел. Ему тогда еще не было пятидесяти лет[132].

Наконец дверь открылась, кто-то вышел, и я вошел. Не отвечая на мое приветствие, Кольцов показывает на стоящий напротив него стул, а сам заглядывает в какую-то бумагу. И вдруг такое обращение или, может быть, вопрос:

— Ну, «Мойшели и Янкели», что слышно?

Говорил он по-русски, но от того, как произнес «Мойшели и Янкели», мне стало легче с ним общаться.

— Вы хотите получить работу в газете или журнале?

— Я бы хотел, но мне кажется, что это невозможно.

— Почему невозможно?

— Еврейских газет и журналов в Москве уже нет, а в русских…

Тут Кольцов меня прервал:

— Я вас понимаю. Но у вас хороший русский. Все не так страшно, как вы полагаете. Вы говорите, что еврейских изданий в Москве уже нет. Нет. Нет… — повторил он несколько раз. — Скажите, пожалуйста, а в Испанию вы бы поехали? Сидите, сидите, я вижу, что вы готовы. Именно там сейчас выходит еврейская газета. Там сражается интернациональная бригада, и в ее составе есть еврейский батальон имени Ботвина[133]. Кстати, стрелять вы умеете?

— Из мелкокалиберной винтовки умею.