Горит свеча в моей памяти - [47]

На железнодорожной платформе сегодня шумнее, чем обычно. В воскресенье многие люди уезжают из города. Поезда идут один за другим, и вагоны переполнены. Радио транслирует музыку. Но кто в этом шуме может ее воспринять?

Вдруг радио умолкает, и после короткой паузы слышится необычно напряженный голос диктора: «Говорят все радиостанции Советского Союза». И еще раз: «Говорят…»

Кто мог ожидать, что через минуту мы услышим: «Гитлер напал на наши границы».

Продолжаю ехать в институт, но уже не знаю, зачем. Ведь завтра пойду в военкомат и заявлю: «Посылайте меня на фронт».

Оказалось, что очень немногие из сотрудников завода, где я работаю ответственным секретарем многотиражки, будут мобилизованы. Уже подходит к концу третья неделя войны, а я все еще гражданский. Когда я проводил своего брата Изю в армию, то в военкомате попросил, чтобы меня тоже мобилизовали и нас обоих послали в одну часть. Лейтенант на бумажке записал мою фамилию и адрес, потом еще несколько фамилий. Казалось, он просто хотел, чтобы мы от него отстали. Но нет…

В тот самый день, когда началась война, 22 июня 1941 года, мой отец написал мне и моему брату Исроэлу (Изе): «Мы с мамой сегодня ночью не сможем заснуть. Сердце болит за вас, дети, но мы благословляем вас и заклинаем: бейте проклятого врага».

Был ли в его мыслях, пока он писал эти слова, этакий цензор, который ручкой, как миноискателем, прощупывал каждое слово и каждую букву? Думаю, что нет.

А вот еще два письма мне и моему брату, который уже был мобилизован. Первое:

9.7.41

Дорогой и любимый Мойше[135]!

Слава Богу, мы живы. Письмо Исроэла от 1-го сегодня получили. Помогай ему Бог, везде, где бы он ни оказался. Как только получишь от него письмо, прошу, перешли его нам. Пиши часто, каждые три дня. Ареле в Днепропетровске. У нас все без перемен. На днях, сегодня или завтра, начнут уборку хлеба. Если ты можешь переслать эту открытку Исроэлу, прошу тебя: сделай это. Дай ему Бог здоровья, и чтобы он вернулся здоровым, и чтобы враг был уничтожен, и чтобы настал мир у нас и во всем мире.

От меня, вашего отца Арье.

Мама, дядя и тетя вам кланяются и желают того же.

И второе:

25.07.41

Дорогой и любимый Мойше!

Мы, слава Богу, здоровы. Сегодня мы получили твое письмо от 18-го. Дай Бог тебе здоровья. Вчера я тебе послал открытку в Москву. Уже почти все молодые из нашего колхоза — в армии. Были трактористами, а теперь, наверно, будут танкистами. По тому, как ты пишешь, я не уверен, что ты еще в Москве. Немец, конечно, будет разбит, но когда? Маме я говорю, что скоро. Я ей читаю ваши письма, и она плачет. Ох, как хочется дожить до того дня, как с Гитлером будет покончено, и обнять вас, живых-здоровых.

У меня очень мало времени, чтобы писать. Нам приходится выполнять по две нормы в день.

Будь здоров.

Твой отец Арье.

Мама шлет тебе привет.

Моих родителей — Арье сына Йойсефа и Песю дочь Шлойме — и их деревенский дом немцы стерли с лица земли. Они были еврейскими переселенцами, земледельцами. Встав до рассвета, перекусив, чем Бог послал, старые и молодые брались, как рабы, за тяжкий труд. О лучшей жизни и не мечтали.

На плодородных землях Криворожчины раскинулся наш еврейский национальный район, один из трех на Украине. В его трех машинно-тракторных станциях было свыше двухсот тракторов, десятки комбайнов и много других сельскохозяйственных машин. ИКОР[136] щедро помогала евреям переезжать из маленьких местечек в новые места и заниматься сельским трудом.

Этот район Украины славился отличными урожаями пшеницы и винограда.

«Холить виноград — все равно что холить само солнце. Это солнечные лучи, собранные в капли», — так говаривал мой отец, который был виноградарем.

Грянула война, но колхозникам хотелось обеспечить Красную армию хлебом, поэтому они не двинулись с места, хотя немец уже был близко. Лишь 14 августа, после целого дня жатвы и обмолота, запрягли лошадей. До Днепра добрались 18-го. Поздно, переправу контролировали немцы. Часть людей они убили на месте, у остальных беженцев не было другого выхода, кроме как вернуться без лошадей и телег.

Как только прошла первая волна грабительской армии, в поселение хлынули эсэсовцы из «Айнзацгруппы-6». В колхозе «Урицкий» они среди бела дня ворвались в дома и уничтожили их обитателей.

В большом селе Калиновка 24 сентября устроили массовую бойню. Там жила моя старшая сестра. Ее мужа и двух детей привязали за ноги к лошадям и волокли по степи до места уничтожения. У оврага расстреляли всех жителей села — взрослых и детей. Спустя пять лет я нашел там сгнившие детские туфельки.

В селе Войково, где жили мои родители, палачи сперва занялись грабежом. Забрали все до нитки. В первые дни сентября староста села Войково, немец Риц, собрал всех мужчин. Объявил, что их якобы повезут на работу в Никополь. Вечером в свете пожаров подъехало несколько грузовиков. На них убийцы увезли согнанных людей и расстреляли возле рва неподалеку от деревни.

Два дня спустя к колхозной конюшне согнали всех женщин и детей. Им тоже объявили, что повезут в Никополь. Выстроили по пять в ряд и принялись избивать винтовочными прикладами, чтобы они выравнивали ряды и стояли, как солдаты в строю. Их тоже отвели не очень далеко. Среди жертв была моя мама.