Горислава - [13]
На пенсию ушла, но еще долго к овечкам была приставлена. Каждое пастбище свой номер имело. Выедят овцы траву на одном пастбище, перегоняю на другое, на свеженький корм. После сенокоса и уборки урожая пасла на отаве и жнивье. В сильные росы рано не выгоняла на пастьбу. На росных травах овцы жоркие, переедают. Может вздутие живота случиться. Да и ноги от росы заболевают, ревматизм вселяется. При вздутии овец не паниковала. Положу болезную так, чтобы голова выше туловища была. Открываю у овцы рот, язык на себя тяну и выпускаю лишний воздух через пищевод.
Раньше в деревне пятидворки были. Хозяйки пятидворницами назывались. Мы с Гориславой по соседству живем. К нам еще три двора подключено было. Наша пятидворка всегда первой была: по займам государству, по сдаче денег и вещей в фонд обороны. В труде и в застольях не плошали. Председатель говорил: тебе, Нюша, и тебе, Горислава, за песни и частушки по лишнему трудодню начислю. Отвечали: песня крылата — не нужна плата. Полетит, сама себя прокормит.
Кто-то меня в деревне назвал Двухмоторной. Да, трудодни мы зарабатывали крупные. На наши рученьки пали сплошные работы. Без моторов крутились. Говорят: на миру и смерть красна. Оно так. На миру и труд красен. Бывало, выйдем всем бабьим миром снопы вязать, турнепс дергать — земля под ногами качается. Часами внаклонку пластались на полях. Голова чугунела, искры из глаз выметывались. Не раз кровяные бусины сыпались из носа. Сделаешь запрокид головы, отлежишься чуток на хлебной кошенине. Баба — самовар непотухаемый. В работе должна кипеть и не расплавляться. Понимали: война. Мы — тыл. Тереша — фронт. Всполошила гадина фашистская народы. Мы крепкими матюками Гитлера били. Крутили нам немое кино. Мелькнет его рожа усатая — весь зал в крик. Кулаки над головами мелькают. Мальчишки с первых рядов в башку гитлеровскую из рогаток палят. Будь он трижды проклят и вся его родова до сотого колена!
— Так его, Нюша, так! — подбодрил Тереша. — Заварил гад густую кашу и подавился… Не сыграть ли нам в лото?
— Доставай, солдат ветеранный!
Из полотняного мешочка высыпались на стол гулкие потертые бочоночки, картонные фишки. Горислава отложила упругий, почти довязанный носок, достала с полки продолговатые лотошные карты. На некоторых листах цифры были едва заметны. Старички любили играть в лото, в дурачка, в домино. Лак с пузатеньких бочонков лото облез, игральные карты измахрились. Из некоторых костяшек домино выкрошились белые глазки. Играя в дурачка, картежники часто подносили к глазам одну из карт. Вертели так и этак, определяя: червовый ли это валет, пиковая ли дама.
Хозяин запускал в мешочек проворную руку, извлекал гладкую лотошку. Если попадались бочонки с цифрами 44, 11, Тереша заливисто провозглашал: стулья, барабанные палочки.
Проигрывая, никто не злился, не ворчал. Семейная идиллия не нарушалась ни окриком, ни насупленным взглядом.
Недремные ходики изливали со стены радость от устоявшегося бытия пенсионеров. Они поддакивали кому-то: «Так-так, так-так». Временами Авдотьевку окатывал, доплескивался до каждого угла избы крутой вал вертолетного гула. Налетит, взбушует тишину и укатится за Васюган. Там расставлены дозорные Севера — буровые вышки. Тайгу и болота расклинили бетонные и гравийные дороги. Встали вышки-высоковольтки. Терпеливо и упорно выцеживают нефть станки-качалки. Каждое месторождение имеет свое имя, но место рождения жидкого золота одно — глубь земли. Недра платят людям не подати. Отдают нефть в обмен за великий труд.
— Вот и славненько, закрыла рядок, — возвестила Горислава, устанавливая бочоночек на последней цифре 71.
Поставила, перекрестилась.
— Шустрая, — похвалила Нюша.
Ей показалось, что хозяйка наложила на себя крест двумя перстами.
— Ню-ша, ведь я так сроду не молилась. Для нашей настоящей мольбы подпоры не хватает — третьего пальца.
— Прости — показалось. Слепнуть стала.
— Табачку понюхай.
— Больше ничего понюхать не дашь?
— Вывелось. Из-за внука не держим. Прикатит с трубы, обнимет флягу с бражкой и начнет, как с невестой, по избе кружить. Пока всю не выпьет — не отступится.
— И к нам захаживал, пальцами с порога сигналил: мизинец в пол, большой — в потолок.
— Следопыт наш внук. Повесь флягу на рожок месяца и там найдет.
— Хорош парень. Болота сковатором грызет. Дружки-приятели трубу тащат.
— Та-щат, — поддакнул Тереша, закрывая серой круглой фишкой цифру на клеточке.
В лото играли часа полтора.
Летнее небо уносило на загорбке пышное солнце. На крыльцо избы успела упасть тень черемухи. Я присел на широкие трещиноватые доски, пропитанные солнечным теплом. От крыльца к калитке проложен тротуарчик. По бокам от него свешивался густой подорожник. Горислава называла его потропинником. Мне нравилось это слово. Сочные зеленые листья росли по дорожкам и тропинкам, лезли в широкие тротуарные щели, выбивались из-под дряхлой городьбы.
Дуновение ветерка принесло запах дикой конопли. Она в Авдотьевке беспризорничала везде: за пустыми стайками, баньками, откуда давно выветрился вениковый дух. Конопля мирно делила территорию с кустами бузины, покрытой плотными шапками мелкой красной ягоды, с чертополохом, бурьяном, непролазной крапивой, переросшей изгороди и человека.
Стоит в глубине сибирской тайги на высоком берегу раздольной Оби городок Колпашево. Давно стоит — считай, сотни четыре лет. Всякое в нем происходило в разное время. Но когда пришли мутные и мрачные тридцатые годы прошлого века, выросла на окраине Колпашева жуткая Ярзона — расстрельная тюрьма НКВД. В глубине могучего Колпашевского яра возник целый лабиринт штолен и штреков, где в течение целого десятилетия уничтожали «врагов народа» кровавые палачи — «чикисты». О судьбе одного из них и о том темном времени и повествует новый роман известного сибирского писателя Вениамина Анисимовича Колыхалова.
Есть на Оби небольшое сельцо под названием Нарым. Когда-то, в самом конце XVI века, Нарымский острог был одним из первых форпостов русских поселенцев в Сибири. Но быстро потерял свое значение и с XIX века стал местом политической ссылки. Урманы да болота окружают село. Трудна и сурова здесь жизнь. А уж в лихую годину, когда грянула Великая Отечественная война, стало и того тяжелее. Но местным, промысловикам, ссыльнопоселенцам да старообрядцам не привыкать. По-прежнему ходят они в тайгу и на реку, выполняют планы по заготовкам — как могут, помогают фронту.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В сборник вошли две повести и рассказы. Приключения, детективы, фантастика, сказки — всё это стало для автора не просто жанрами литературы. У него такая судьба, такая жизнь, в которой трудно отделить правду от выдумки. Детство, проведённое в военных городках, «чемоданная жизнь» с её постоянными переездами с тёплой Украины на Чукотку, в Сибирь и снова армия, студенчество с летними экспедициями в тайгу, хождения по монастырям и удовольствие от занятия единоборствами, аспирантура и журналистика — сформировали его характер и стали источниками для его произведений.
Книга «Ловля ветра, или Поиск большой любви» состоит из рассказов и коротких эссе. Все они о современниках, людях, которые встречаются нам каждый день — соседях, сослуживцах, попутчиках. Объединяет их то, что автор назвала «поиском большой любви» — это огромное желание быть счастливыми, любимыми, напоенными светом и радостью, как в ранней юности. Одних эти поиски уводят с пути истинного, а других к крепкой вере во Христа, приводят в храм. Но и здесь все непросто, ведь это только начало пути, но очевидно, что именно эта тернистая дорога как раз и ведет к искомой каждым большой любви. О трудностях на этом пути, о том, что мешает обрести радость — верный залог правильного развития христианина, его возрастания в вере — эта книга.
Действие повести происходит в период 2-й гражданской войны в Китае 1927-1936 гг. и нашествия японцев.
УДК 821.161.1-31 ББК 84 (2Рос-Рус)6 КТК 610 С38 Синицкая С. Система полковника Смолова и майора Перова. Гриша Недоквасов : повести. — СПб. : Лимбус Пресс, ООО «Издательство К. Тублина», 2020. — 249 с. В новую книгу лауреата премии им. Н. В. Гоголя Софии Синицкой вошли две повести — «Система полковника Смолова и майора Перова» и «Гриша Недоквасов». Первая рассказывает о жизни и смерти ленинградской семьи Цветковых, которым невероятным образом выпало пережить войну дважды. Вторая — история актёра и кукольного мастера Недоквасова, обвинённого в причастности к убийству Кирова и сосланного в Печорлаг вместе с куклой Петрушкой, где он показывает представления маленьким врагам народа. Изящное, а порой и чудесное смешение трагизма и фантасмагории, в результате которого злодей может обернуться героем, а обыденность — мрачной сказкой, вкупе с непривычной, но стилистически точной манерой повествования делает эти истории непредсказуемыми, яркими и убедительными в своей необычайности. ISBN 978-5-8370-0748-4 © София Синицкая, 2019 © ООО «Издательство К.
УДК 821.161.1-3 ББК 84(2рос=Рус)6-4 С38 Синицкая, София Повести и рассказы / София Синицкая ; худ. Марианна Александрова. — СПб. : «Реноме», 2016. — 360 с. : ил. ISBN 978-5-91918-744-8 В книге собраны повести и рассказы писательницы и литературоведа Софии Синицкой. Иллюстрации выполнены петербургской школьницей Марианной Александровой. Для старшего школьного возраста. На обложке: «Разговор с Богом» Ильи Андрецова © С. В. Синицкая, 2016 © М. Д. Александрова, иллюстрации, 2016 © Оформление.
Вплоть до окончания войны юная Лизхен, работавшая на почте, спасала односельчан от самих себя — уничтожала доносы. Кто-то жаловался на неуплату налогов, кто-то — на неблагожелательные высказывания в адрес властей. Дядя Пауль доносил полиции о том, что в соседнем доме вдова прячет умственно отсталого сына, хотя по законам рейха все идиоты должны подлежать уничтожению. Под мельницей образовалось целое кладбище конвертов. Для чего люди делали это? Никто не требовал такой животной покорности системе, особенно здесь, в глуши.