Гордость - [58]

– Дарий Дурацкий, – откликаюсь я.

Он смеется.

– Дурацкий? Это я дурацкий?

– Вот именно. – Я хохочу.

У меня опять ерзают руки, одну из них он берет в свою.

– Зури, я даже не пытаюсь прикидываться крутым и делать вид, что я с этого района. Родители нас от этого уберегли. Вырастили так же, как растили их. Ты же видела мою бабушку. У нее на нас с Эйнсли большие планы. Я ничего не могу с этим поделать, ничего не могу изменить.

Он сплетает свои пальцы с моими. Я не противлюсь.

Я как будто все это время держала в руке оружие и была готова защищаться, если меня обидят, а он только что вытянул его у меня из руки, разоружил.

– Я про такую жизнь ничего не знаю, Дарий. Эта развалюха напротив всегда была моим домом. Мои родители тоже работящие люди, и они никого не смешивают с дерьмом. Как и все в нашем квартале. А если кто смешает, ему сразу же за это прилетит. Мы тут одна семья. А ты смешал нас с сестрами с дерьмом, вот тебе от меня и прилетело. Тут я ничего не могу поделать и изменить ничего не могу.

– Но я не… – Он слегка придвигает мою руку к себе.

– Дарий.

– Ты тоже судила обо мне превратно. И нас с братом тоже смешивала с дерьмом. – Он накрывает рукой и вторую мою ладонь.

– А вот я и не…

– Зури.

– Ну ладно. Было, – отвечаю я.

– Можем начать сначала? – спрашивает он. Подносит мою руку к губам, целует.

Внутри разливается тепло, и ничего не остается, кроме как закрыть глаза, – пусть все мое существо тает в его руках, возле его губ.

– Нет, – шепчу я. – Нельзя выбросить прошлое на помойку, будто оно ничего не значит. Ты разве не понял? Так принято в этом районе. Мы что-то строим, получается так себе, но никто ничего не выбрасывает на помойку.

– Туше. Мне нравится аналогия. – Он слегка пожимает мне руку.

– Это я не чтобы произвести впечатление, – уточняю я.

– Так ведь произвела. С самого первого дня. – Он поворачивается ко мне всем телом, так и держа мою руку в своей.

Я медленно отнимаю руку.

– Но я тоже живу в твоем районе. Я никого и ничего не выбрасывал.

Я ненадолго прикрываю глаза, вдыхаю.

– Ты что, не видишь, что арендная плата растет, а зарплаты остаются прежними? Школы у нас хреновые, потому что учителя считают нас всех тупыми. Я хочу поступить в колледж, но ничего не выйдет без стипендии и финансовой помощи, потому что у меня еще три сестры, которые тоже хотят поступить в колледж, а родители едва сводят концы с концами. Вот почему я отгородилась от тебя стеной. Ты приехал в мой район из какого-то совсем другого мира.

Долгая минута проходит в молчании, а потом он говорит:

– Я понимаю. Но ты не думай, что мне все это было просто.

– Дарий, будь у нас такие деньги и такой дом, я жила бы совсем другой жизнью.

Кажется, проходит целая вечность, а потом он произносит:

– Я тебе не говорил, но из старой квартиры в Верхнем Ист-Сайде мы уехали, потому что соседи начали напрягаться из-за нас с Эйнсли. Мы были совсем мелкими, когда там поселились. В третьем классе все считали нас такими лапочками. Но когда мы подросли, голос начал ломаться, они вдруг решили сделать вид, что больше с нами не знакомы. Вот мы и уехали оттуда. Вот только не знаю, мне иногда кажется, что в Бушвике я тоже чужой. Везде чужой.

– Я не хочу, чтобы тебе так казалось, Дарий. Я хочу, чтобы ты был собой и я – собой. – Я переплетаю свои пальцы с его.

Он слегка улыбается.

– Как скажешь, – говорит он.

– И что нам теперь делать? – спрашиваю я.

– Есть предложение, – говорит он. Он сидит совсем близко. Ноги наши соприкасаются.

Тут он наконец наклоняется и целует меня. Проводит пальцами по щеке, по шее, рука скользит к затылку сквозь тугие завитки моих волос. Он пристраивает мою голову себе на руку и целует глубоко, глубоко. Опять я вся – мед.

Кажется, мы добрались до конца игры, хотя сами не знали, что в нее играем. Мы раз за разом отбирали друг у друга мяч, кидали его назад, играли и в защите, и в нападении. Но по тому, как он меня целует – обхватив покалеченной рукой за талию, притянув совсем близко, как бы поглотив своим телом, – я понимаю, что выиграла. И что он выиграл тоже.

Я едва не заснула в объятиях у Дария, там, на крыше, через дорогу от родного дома. Вой сирен способен лишь погрузить меня в более глубокий сон, но отблески света за опущенными веками заставили разом отстраниться от теплого тела и медленно бьющегося сердца Дария.

Он тоже просыпается, щурится.

– Похоже, возле твоего дома скорая стоит, – говорит он.

– Блин, – говорю я и вскакиваю на ноги – бежать вниз.

Но он успевает первым, открывает дверь.

– Дарий? Это ты там? – окликает из соседней комнаты его мама, когда мы добираемся до второго этажа.

– Я, мам, – отвечает он. – Так, ходил посидеть на крышу. Теперь – спать.

Мама желает ему спокойной ночи, мы на цыпочках спускаемся в подвал – Лайла как раз зашевелилась.

– Лайла, нужно идти, – толкаю я ее в бок.

Она поднимается – глаза мутные, недоспавшие, Дарий ведет нас вверх по лестнице, к дверям. Есть полсекунды, чтобы решить, стоит ли ему провожать меня через улицу.

– Иду с тобой, – говорит он.

Я киваю, с трудом сглатываю.

Мы подходим, я вижу, что дверь нашей квартиры открыта, на пороге стоят мама с папулей, а двое санитаров выносят носилки на крыльцо. На носилках тело. Я смотрю на родителей, целая секунда уходит на то, чтобы осознать, что они в дверях, а не на носилках.