Гордость - [30]

Одежда у меня неподходящая, но у Мадрины всегда под рукой широкая расклешенная цветастая юбка для тех, кто пришел в первый раз. Я надеваю ее поверх пижамы – юбка доходит до щиколоток. Танцую босиком, чтобы быть ближе к земле, ближе к предкам, как это называет Мадрина. Тут же лежит кучка желтых лоскутков, если кто захочет обмотать голову. Мадрина говорит: именно в голову входят ориши. Сегодня Ошун должна заполнить нам головы мечтами и мыслями о красивых блестящих вещицах, миловидных лицах, нежных прикосновениях, теплых объятиях, ласковых поцелуях и человеческой близости. Я обвязываю лоб желтой тряпкой, хотя по мне бы лучше Ошун вышла из моей головы.

Боббито, Манни и Уэйн поймали ритм, потом Мадрина начинает реветь песню про Ошун – богиню любви с реки Сантерия. Я начинаю повторять движения воды.

Танец речной богини

Если матка мира лежит в океане

то я связующая

пуповина по мне струится любовь

колышется точно подол платья

в танце во имя твое богиня

и вместо соли морской присыпана я

золотистой пылью мерцающей точно солнце

оно любит меня ответно даже когда

тамбурином бьет в повязку на голове

и в жаре и жажде плыву я вперед

задыхаясь по самому краю реки

как хотелось бы голову погрузить

до дна воды холодной и чистой

– Wépa![22] – выпевает Мадрина.

У меня улыбка от уха до уха, потому что я раньше не понимала, как мне нравится танцевать под гул барабанов, проникающий в самую мою суть. Я берусь обеими руками за подол широкой юбки и пускаю по ней волну. Колыхания и качания юбки над танцующим телом превращают меня в реку. Рокот барабанов то громче, то тише, нарастает и затихает совсем – тогда я становлюсь стоячей водой. Подобной слезам, которые не пролить, не выплакать.

Все аплодируют, кто-то кидает мне доллар. Приношение.

– Надеюсь, это не последний твой танец, Зури, дочь Ошун, – говорит Мадрина, складывая ладони и лучезарно мне улыбаясь.

Внутри меня и вокруг колышется что-то совершенно неведомое: меня будто бы вывернули нутром наружу. Я тут же понимаю: это был не просто танец, и, скорее всего, Мадрина права. Наверное, духи существуют на самом деле.

Все вполголоса благодарят Мадрину.

– Gracias, gracias[23], Мадрина!

Я выхожу из подвала. В руке – долларовые бумажки, на талии – все та же юбка; я бегу наверх, мимо нашей квартиры, выскальзываю на крышу. Легкие все так же распахнуты в ночь, и ориши заключают меня в объятия.

Глава тринадцатая

Уоррен приносит мне под дверь цветы. Папы нет, так что он не увидит, а мама с сестрами ушли в гости к соседям. Немного хочется Уоррена прогнать, чтобы не пришлось объясняться с родителями, но, с другой стороны, я понимаю: рано или поздно нужно будет представить его маме с папой.

Я сажусь на любимую ступеньку – Уоррен уже вручил мне яркий букет, про который я знаю точно: из «Ки-фуд» на Бродвее. Бросаю на Уоррена косой взгляд – пусть знает, что я не лохушка какая-то. Соображаю, что к чему.

– Чего, не нравится? – спрашивает он, пытаясь сдержать смешок.

– Просто мне всегда казалось, что цветы из «Ки-фуд» на Бродвее – только чтобы дарить пациентам клиники Викофф.

– Не для того покупал, понятное дело. Понюхать не собираешься? – спрашивает Уоррен.

Он типа как приоделся, рубашку напялил, но приоделся не так, как Дарий и Эйнсли. Гладко, но не без зазубрин: наглаженная рубашка, джинсы, почти новые кроссовки. Свежая стрижка подчеркивает ямочки на щеках.

Я нюхаю цветы и качаю головой.

– А тебе парень хоть раз дарил цветы? – спрашивает он.

В кармане у него все время гудит телефон, он его вытаскивает, чтобы угомонить. Я успеваю заметить на экране имя «Алана».

Смотрю на него.

– Ты много-то себе не воображай, Уоррен. Цветы – это, конечно, хорошо, но мы просто тусуемся.

Он смеется.

– Понял, Зизи с нашего квартала. Тогда пошли из квартала, потусуемся в другом месте.

– А давай лучше здесь останемся, – предлагаю я, глядя влево и вправо вдоль улицы – не идет ли мама.

– А тебе не влетит? – интересуется он.

– Влетит, если мы и дальше будем встречаться, а ты не познакомишься с моими родителями.

– Ага. Значит, мы встречаемся?

– Я в буквальном смысле – вот мы тут с тобой встретились. Сидим, разговариваем. Родители будут интересоваться, что это у меня за приятель завелся. А поскольку ты тоже местный, возможно, они знакомы с твоими родителями.

Он смеется.

– Сомневаюсь. Моя мама и твоя явно вращаются в разных кругах.

– А твой папа? – спрашиваю я.

– Папа не из здешних.

– Давай угадаю. Сидит? Ушел к другой? Или, наоборот, ты у него внебрачный?

– Гляжу, ты меня уже уложила в коробку и завернула в газетку. А в ней последний заголовок как раз про меня: «Чернокожий парнишка – без отца, мать малоимущая – сумел поступить в лучшую частную школу Нью-Йорка».

Я киваю:

– Типа того.

Мы оба смеемся, потому что понимаем этот тайный язык. Мы знаем много общих историй про эпические драки, соседские склоки, лучших футболистов и самые счастливые семьи. На прошлой прогулке он показал мне свою карту, куда ему переводят пособие, и сказал, что я первая девушка, с которой он поделился той частью своей жизни, насчет которой все сразу начнут мысленно докапываться: что там с ним сейчас и какое его ждет будущее.