Но ничего не случилось.
На деда щедро пролившаяся святая вода никакого впечатления не произвела, он, кажется, даже не заметил. Валентина еще какое-то время стояла, едва дыша, потом успокоилась. Значит нет. Ну и хорошо.
Поп еще потоптался, прочитал несколько молитв, потом пожал плечами и ушел, распекая по дороге глупых баб, которым невесть что мерещится. Сам он, кажется, тоже был рад, что все обошлось, мир не рухнул, привычные вещи остались на своих местах. Дед и дед.
Но соседи не успокоились.
Теперь Валентина слышала не тишину за спиной, а глухие проклятья. Как только не называли и чего не желали только. Обидно до слез. Очень сложно было делать вид, что не слышишь, что тебе все равно. Но начнешь отвечать — будет хуже.
Сережка, всегда вольно бегавший по улице куда захочется, теперь сидел дома, Валентина боялась выпускать его за ворота.
Что же теперь…
Прогнать деда?
Как же его прогнать? Куда он пойдет? Ну, как же… он же свой, родной… Вон, как помогать во старается, по дому все дела делает, какие может. С внуками сидит. Даже маленький Мишка у него на руках тут же затихает, гулит, улыбается и быстро засыпает.
Прогнать? За что? Дед же никому не делает зла.
Впрочем, Валентина, конечно же, понимала. Наверно, и сама бы боялась и ненавидела, случись это не с ней, а у других…
Но, что говорить.
Старалась придумать, как дальше жить.
А как-то ночью весь двор закидали мусором. Пакетами, бутылками, тухлой картошкой… Из баков наверно набрали… Валентина поохала, повздыхала, и все убрала. Кто это сделал — поди разбери. Да и если разберешь, что с того?
Следующей ночью разбудили крики.
Валентина вскочила, и как есть, в одной ночнушке, понеслась во двор. Еще толком не разобравшись…
Орал мальчишка… Да нет, не мальчишка даже, подросток лет четырнадцати… Васька, с соседней улицы, здоровенный амбал. Но орал он так пронзительно, отчаянно и звонко, что Валентина никогда бы не подумала… Испугалась.
Ваську за руку держал дед, спокойно и молча, но крепко, так, что тот, сколько не рвался, освободиться не мог.
— Отпусти! Ты что, отпусти! — закричала деду Валентина.
И дед послушно отпустил.
Васька не заставил себя ждать, и секунды не прошло, как рванулся, перемахнул через забор и галопом пустился прочь.
— Что случилось? — тихо спросила Валентина, скорее не деда, а саму себя. Руки тряслись.
Дед, конечно, не ответил.
Рядом, на дорожке, валялась канистра с бензином.
До утра, потом, Валентина не могла уснуть, все думала. Неужели все зашло так далеко?
А утром прибежала мать Васьки, Татьяна.
— Убийцы! Изверги! — голосила она. — Мальчика покалечили!
Мальчик нехотя плелся за ней, вполне здоровый на вид.
— Да что ж это делается, люди, а?! Валькин упырь мальчика покалечил. Люди, а! Люди! Слышите!
Валентина осторожно вышла на крыльцо, прижимаясь к стене. Хотелось ответить, спросить, чего же ее мальчик делал ночью в чужом огороде, да еще с канистрой… но спрашивать было страшно… да и бесполезно спрашивать. Не отвечать Татьяна пришла.
У Васьки и правда на руке, там где вчера держал дед, здоровенные синяки.
Народ начал выглядывать, поддакивать Татьяне. Конечно, отчего бы не поддержать… А она все голосила.
Упыря надо гнать! Не ровен час, как и их деток придет убивать! Это он пока вроде тихий, но кто ж знает-то? Тварюка ползучая! Вон, даже святая вода его не берет! А как он по ночам кровь пьет, а? Гнать! Пусть проваливает! Не место покойникам среди живых! И Валентина пусть проваливает!
Валентина очень тихо зашла в дом, закрыла дверь, прислонилась спиной к стене. Слезы душили, рвались наружу, но никак не могли вырваться… не хватало слез. Ноги подкашивались.
Вот и все. Вот и конец.
Ведь подожгут дом, рано или поздно — подожгут… С них станется.
Валентина сползла по стене на пол, обхватила руками колени, уткнулась носом. Тихо-тихо.
Сколько сидела так — сложно сказать. На улице гудела толпа.
Очнулась, почувствовав, как кто-то осторожно гладит по волосам. Сначала подумала, что Сережка, подняла глаза… Сережка стоял рядом, напуганный, бледный… но это не он. Это дед… отец ее приласкал. Гладил холодной непослушной рукой, что-то шептал, беззвучно шевеля губами, жалел…
И вдруг хлынули слезы.
— Папа… — всхлипнула Валентина. — Прости меня…
Дед покачал головой, улыбнулся, кажется, даже… И вышел за дверь.
Толпа вдруг стихла.
Валентина замерла, боясь даже посмотреть.
Тихо.
Скрипнула калитка в наступившей тишине. Ни звука.
А когда, наконец, Валентина решилась выглянуть — напуганная, замершая толпа соседей все еще стояла расступившись. И все, как один, глядели вдаль, в конец улицы, туда, куда ушел…
