Голубые родники - [44]
Рассказал Семен Игнатьевич, как года два назад молодой зубр по кличке Мостик одержал в драке победу над вожаком стада Молчуном. И тогда гордый вожак ночью сломал изгородь и ушел к Хопру. Его пытались поймать и вернуть — не удалось. Пришлось просить лицензию на отстрел.
Сейчас на Хопре уже больше сорока зубров. Медленно, но верно возрождается их стадо. Когда Петр Первый приказал воронежскому губернатору поймать на Хопре и прислать в Петербургский зверинец пять-шесть зубров, ему ответили, что видели последний раз зубров на Хопре в 1709 году, а после того они уже не встречались. А теперь зубры на Хопре уже не редкость. Как и лоси, как и пятнистые олени, белки, куницы…
А солнце взбирается все выше, наверное, пора и в станицу возвращаться. Как раз показалась встречная баржонка. Я прощаюсь с беспокойным егерем, взбираюсь на борт (моторист-то оказался знакомым Бычкова), еще раз окидываю взором берендеево хоперское царство. Неведомо оно ретивым курортникам, рвущимся на Южный берег Крыма либо в Пицунду… Хорошо, что пока неведомо. Как иначе уберечь для детей и внуков этот зеленый островок с трубными песнями серых журавлей, с маслянистой гладью глухих затонов и зелеными коврами ландышей, с разливом земляники, с полянами, пропахшими гречишным медом.
В Усть-Хоперскую я возвратился все-таки рано: до прихода катера на Серафимович было еще добрых полтора часа. Чтобы как-то убить время, пошел бродить по пыльным улицам. С трех сторон подступили к станице пески, надвигаются уже на левады. И ветры пескам помогают: станица-то на взгорье всем штормам открыта. Трудно здесь справиться с песками.
Характерная деталь, присущая почти всем донским станицам: вышли из Усть-Хоперской два человека, олицетворявшие саму непримиримость, — Каледин и Подтелков. Один судорожно хватался за Дон старый, обреченный. Другой пошел на смерть ради торжества революции на Дону. И жили-то чуть не на одной улице, почти соседями были.
Классовая межа, впрочем, в станице была очень заметной: казаки из верховых куреней служили верой и правдой Каледину и после победы Советской власти бежали за границу. Но были в Усть-Хоперской станице еще и низовые куреня — здесь жила голытьба. На нее рассчитывал Подтелков, направляясь со своей экспедицией в Усть-Хоперский округ и намереваясь сформировать новые отряды Красной Армии. Не удалось ему дойти, но, как только докатилось в Усть-Хоперскую известие о казни подтелковцев, станичники сами собрали два партизанских эскадрона и ушли в Царицын к Ворошилову…
Каким же будет завтрашний день Усть-Хоперской станицы? Это не праздный вопрос. Песчаный разлив все ближе подбирается к Дону, но еще не поздно его остановить. Ведь сделали же это под Вешенской, закрепили пески. Здесь тоже нелегко, но надо.
Надо ради того, чтобы жил Дон, а значит, и заповедное царство на Хопре.
На семи ветрах
Недаром и станица-то называлась Усть-Медведица: медведей много водилось в свое время, медвежий угол, непроходимая глушь, — ни железной дороги, ни парохода.
А. С. Серафимович
Зимой от Усть-Медведицкой, хоть тысячу верст ска чи, ни до какого государства не доскачешь.
Ф. Д. Крюков
Круто вздымается правый берег Дона, и кружится голова от этой высоты, а пароходики внизу кажутся маленькими, игрушечными. Чуть не полчаса пришлось мне взбираться по старенькой и шаткой, с изгибами и поворотами, деревянной лестнице, что ведет от пристани сразу к самому центру города. Отсюда, с высоченного обрыва, можно разглядеть и синеющие луговые дали левобережья, изрезанные оврагами, и темные густые леса за Медведицей, и седой от песчаных проплешин Дон, чистый, будто зеркало, а в нем — опрокинутую меловую гору с маковками-куполами старого монастыря. Тишина и покой царствуют над всей этой огромной голубой долиной, и, кажется, будто сама природа подарила ее человеку для отдохновения от трудов. Гуляют теплые ветры над крутоярьем, принося невзначай дожди и грозы, суховеи и песчаные бури, а, бывает, еще и жестокий град. Прошумит над обрывом стихия, опрокинет темную тучу на город и опять властвует привычная голубая синь…
На этом вот самом месте еще двадцать лет назад стоял, опершись на трость, седой коренастый человек в плаще и кепке и добрыми, чуть прищуренными, но зоркими глазами оглядывал родные места: реку, с которой связана вся его жизнь, степь, пропахшую чебрецом и полынью, раскинувшийся широко город, что принял его имя, и виделся ему отсюда весь большой и огромный мир, которому он, Александр Серафимович, без остатка отдал свой большой талант художника и борца.
Серафимович уехал из станицы Усть-Медведицкой в 1883 году в Петербургский университет, подружился там с Александром Ульяновым — старшим братом Ильича. Вернулся на родину он через семь лет под гласный надзор полиции. Вернулся, побывав уже в ссылке на далеком Севере и став профессиональным революционером, известным писателем.
Я бродил по улицам города и едва не на каждом шагу встречал отголоски великой бури, бушевавшей здесь полвека назад. Одна из главных улиц называется именем Михаила Федосеевича Блинова — старшего урядника казачьего имени Ермака Тимофеевича полка. Он провозглашал Советскую власть в Усть-Медведицкой, формировал здесь красную конницу, командовал под Царицыном полком красных казаков, о нем еще и поныне можно услышать песни и предания в станицах на Медведице. Вот улица, которая носит имя Виктора Семеновича Ковалева, первого председателя Донской советской республики. Он тоже родом из этих мест.
