Голубая спецовка - [45]

Помню, так и отправился в свадебное путешествие с перевязанной рукой. Чувствовал себя скверно. Мучило какое-то беспокойство. День свадьбы прошел в большом напряжении. Мы обвенчались в скромной церквушке. Ненавижу роскошь. А в церкви венчался, чтобы не огорчать родителей, причем церемонию заказал очень простую. Потом поехали в небольшой ресторан на побережье. Мои родичи остались явно недовольны. Нас было всего девятнадцать человек. Как говорится, необходимый минимум. Я не стал звать всех дядьев и теток, чтобы не устраивать балаган. Вдобавок почему-то не подали торт. Моя свояченица под предлогом того, что дети капризничали, встала и демонстративно ушла. Буржуйка вонючая! Мы все — голодранцы, но избалованные. Теперь, когда минули годы, она мне говорит: мол, ты был прав, Томмазо. Но за глаза до сих пор вспоминает, как я «оскандалился».

Он — профсоюзник. Но не из хороших, а наоборот: делец и махинатор, как многие ему подобные. Смотрю на него. Снова смотрю. Ах ты, мой любимый! И это наш профсоюзный делегат, который призван заботиться о наших интересах? Допустим. Только мне с этим субъектом говорить не о чем. Мы живем на разных планетах, хотя он меня и представляет. Вот он ведет диалог с моими врагами — заслушаешься. Подумать только, он — нынешнее звено в той долгой цепи, которая, растянувшись на десятки лет, заключила в себе потоки книг, мечты, надежды, подпольную борьбу и кровь, кровь, кровь…

У нас пятеро таких рабочих. Они живут очень далеко, километров за сорок, и вставать им приходится ни свет ни заря. Но им, видно, это нипочем, потому что каждое утро они приезжают в город делать стружку, то есть работать на своих токарных станках. Еще несколько лет назад это было в моде: у деревенских считалось шиком работать на производстве. Подниматься затемно и целых два часа ехать ради какой-то кучки витых стружек. Хоть бы сыру свежего нам сюда привозили, все одно по дороге!

Входим на завод к началу второй смены. В раздевалке как в душегубке. На нас самая легкая одежда: деревянные сабо, тенниски, холщовые брюки. Вахтеры издеваются: на пляж, что ли, собрались? Но через несколько минут прохладную спортивную одежду сменяет грубая, провонявшая металлом спецовка. Часы показывают без пятнадцати три. Впереди восемь долгих часов работы. Кто-то из рабочих, швырнув в шкаф свои сабо, со вздохом восклицает: «Везет тому, кто в этот час дрыхнет с королевой!»

Работаю на сверхточном шлифовальном станке. Такие станки бывают разных типов. Мой обрабатывает наружные поверхности деталей, не имеющих центров. То есть во время работы деталь не закреплена в двух центровых точках, а свободно перемещается между двумя шлифовальными кругами: один ее обрабатывает, а другой перемещает, заставляет вращаться. Поскольку трение велико, необходимо большое количество воды, которая низвергается на деталь, словно маленький белый водопад. Когда восемь часов подряд неотрывно смотришь на деталь, этот тихо работающий станок из холодного, серого и бездушного превращается в фантастический. Вода расходится тысячей струек и фейерверком брызг, вливаясь в специальные отверстия станка и выплескиваясь из других. Рядом с собой никого больше не замечаю; мне теперь чудится пещера в углу цеха — настоящий морской грот, слышу крики чаек и смех девушек на пляже. Автоматическими движениями закладываю детали между кругами — грязные, необработанные, неровные, они выскакивают с другого конца чистые, сверкающие и точного размера.

Есть у меня недостаток, а может, и достоинство: я подчеркиваю в газетах наиболее интересные места. Вот и сейчас держу в руках газету, где на каждой странице по меньшей мере две-три статьи, сплошь подчеркнутые. Нередко убеждаю себя: чего ради прочитывать все газеты до конца, ведь безобразия от этого не прекратятся? Но случается, купишь газету, прочтешь о чем-то совершенно новом для себя и подумаешь: черт, не напрасно купил. Должны же мы знать, что там порешили над нашими головами и до каких пор горстка оглоедов будет плевать нам в морду. Задаю себе вопрос: а сколько людей прочитало эту газету? И какое право имеют те, кто не прочитали, голосовать, что-то решать и вообще жить?

Несчастные случаи на производстве в Италии больше не поддаются счету. Один специализированный еженедельник проанализировал состояние дел в Неаполе со следующими результатами: в 1974 году на производстве от несчастных случаев погибло 105 человек, в 1975-м — только 79; смертность упала, но подскочило число несчастных случаев (с 40 476 до 42210). Любопытная вещь получается: цифра 40 000 несчастных случаев в год означает, что 5 процентов трудоспособного населения имеет ранения и травмы, пусть даже легкие. Каждая травма, к сожалению, оставляет след; ты уже не прежний — сильный, здоровый человек, а покалеченный, подпорченный. Люди рождаются здоровыми, но собачья жизнь, к которой нас принуждают, ломает нас и корежит. Если так дело пойдет и дальше, то армия трудящихся превратится в армию инвалидов. Кого тогда хозяин поставит к станку?

Воспользовавшись свободным утром, навещаю мать. Пообедаю у нее и прямо оттуда — на завод, в вечернюю смену. От Модуньо до завода хоть пешком дойдешь, но от Адельфии почти 20 километров, и нужно делать самое меньшее одну пересадку. Застаю мать на кухне, такой же серой, как апрельское небо в эти дни. Мать жалуется на ревматизм, проклиная все сырые жилища, где она обреталась по воле отца-карабинера, который переезжал из деревни в деревню по всей области. Я вспомнил сначала дом неподалеку от Лечче (в Арадео) сразу после войны, когда мы уехали из Дольяни. Вернулись на Юг, выплакав все слезы: в дороге у нас украли сундук с вещами. Тот дом я хорошо помню, словно прошли не годы, а месяцы. Я страшно боялся ветра, который продувал террасу, потому что сразу же начинало хлопать белье, дребезжали деревянные жерди, на которых это белье висело, гремели какие-то жестяные банки. Ужасный был дом!