Головы профессора Уайта. Невероятная история нейрохирурга, который пытался пересадить человеческую голову - [86]

Шрифт
Интервал

Уайт не хотел уходить на пенсию. Не хотел оставлять клинику. А теперь его волнует, позволят ли ему покинуть ее до Рождества. Кто будет Санта-Клаусом на празднике для детишек из неблагополучных семей? Кто закупит подарки?[536] Придется ли заново учиться ходить? Пострадал ли разум необратимо? А как же работа?

Но идут месяцы, а Уайт все еще находится в реабилитационном центре. «Это напоминает мне портрет Дориана Грея», – пишет он в своей колонке в The News-Herald. Уайт воображает себя Дорианом, который остается «молодым, цветущим и привлекательным по сравнению… с другими пациентами на физио– и эрготерапии». Организмы подводят и предают других пациентов, пока он, Уайт, умственно и духовно «не стареет»[537]. Но в тесных белых стенах палаты, глядя в зеркало в ванной под безжалостным флуоресцентным светом, Уайт видит правду. Лицо в морщинах и пигментных пятнах, осунувшееся, обвисшее, дряблое. «До меня внезапно дошло, что на деле я совсем не отличаюсь от других пациентов», – признает доктор с горечью. Мы все одинаковы «в нашем общем стремлении выжить и вернуться в мир»[538].

Уайт – Тихоня. Уайт – Мясник. Хирург-экспериментатор, у которого за плечами сотни написанных статей и тысячи выполненных операций. Врач, разработавший технологии перфузии и трансплантации головы, мечтавший осуществить первую настоящую пересадку головы у человека. Итак, этот самый доктор Уайт тоже смертен. И даже если оставалась какая-то слабая, ничтожная надежда после тех восьми лет, минувших с его дерзкого заявления, что наконец пришел час осуществить пересадку головы, Уайт уже понимает, что сам он оперировать больше не будет.

В реабилитационном центре Уайт получает известие, как будто дожидавшееся его болезни: новое руководство «Метро» собирается закрыть лабораторию исследования мозга. Помещения пустуют восемь лет – это уже своего рода музей при клинике. Его бывшая команда, не получив финансирования на продолжение работы, переключилась на иные задачи… и, собственно говоря, Уайт в своих опытах с макаками все равно, по сути, уперся в стену. А клинике нужны помещения. Он может забрать из лаборатории все, что хочет, сказали ему. Остальное выбросят. Впрочем, часть материалов уже пришла в негодность – пыльные воспоминания об операциях, которые никто никогда не повторит. Похоже, общество больше не видит смысла в операции, которая спасает голову ценой отказа от неработающего организма.

К весне стал рассыпаться и организм самого Уайта. Его одолевали сразу несколько недугов, включая желудочные кровотечения: однажды его даже пришлось везти в клинику на санитарном вертолете сквозь ночную грозу. Выписавшись домой, Уайт не мог ни водить машину, ни даже ходить без посторонней помощи, и здоровье его неуклонно ухудшалось. Лабораторию уже уничтожили, его заботливо сохраненные коробки заполнили собой три угла в доме у озера. Из всех новостей эта оказалась для Уайта самой горькой. Он надеялся, что в клинике, которой он отдал большую часть жизни, его работу сохранят – пусть хотя бы для музея. Разумеется, какую-то часть сохранили – вернее сказать, применили. При лечении повреждений спинного мозга, инсультов, ишемии и черепно-мозговых травм нейрохирурги по всей стране прибегали к перфузионному охлаждению[539]. Начало этой методике положили ранние опыты Уайта: изолирование мозга, а до того – перфузия у собак и обезьян. Эта работа продолжится. Без последователей, которые могли бы взять с собой в будущее его протокол пересадки всего организма, единственным достижением Уайта, которое еще не забыли (пусть даже забыли, как он боялся, его самого), оставалась перфузия.

Жизнь, говорил Уайт, – это главное, что стоит сохранять. Но теперь, когда его собственная жизнь и карьера неуклонно близились к финалу, он стал больше задумываться о сохранении наследия – и в конце января 2010 года сел за письмо старому другу. С просьбой о помощи.


«Дорогой Боб, – писал несколько дней спустя в ответном послании Джозеф Мюррей, – спасибо за твое продуманное и полезное письмо о Нобелевской премии. Я предприму нужные шаги, которые позволяют действующие правила выдвижения»[540]. По просьбе друга Мюррей, сам прежде удостоившийся Нобелевской премии, выдвинет кандидатуру Роберта Дж. Уайта – за заслуги перед медициной и выдающийся вклад в науку.

Попав в эту славную и немногочисленную – не больше тысячи – когорту людей, чьи заслуги перед грядущими поколениями в физике, химии, медицине, литературе, экономике и миротворческой деятельности общепризнаны, Уайт удостоится великой чести: лишь около двух сотен нобелевских лауреатов представляют физиологию и медицину. В числе последних и кумир Демихова Иван Павлов, и французский хирург Алексис Каррель, который много лет назад менял конечности собакам (хотя и без особого успеха). Уотсон и Крик, прославившиеся изучением двойной спирали ДНК, удостоились высокого звания в 1962 году. И, конечно же, сам Мюррей – в 1990-м. Оставалась надежда на вечную жизнь – хотя бы в одном, переносном смысле.

История Нобелевской премии связана с именем богатого промышленника Альфреда Нобеля. Предприниматель, родившийся в Швеции и выросший в России, в 1895 году оставил львиную долю своего состояния на учреждение денежной премии для ученых. Премия по физиологии и медицине присуждается только авторам открытий, которые изменили лицо науки и принесли большую пользу человечеству. Ни совокупность заслуг, ни собственная научная школа – все это не имеет значения. Вклад номинанта должен представлять собой некое открытие, значимость которого имеет шанс выдержать испытание временем. Выдвигать кандидатов может узкая группа избранных, состоящая в основном из лауреатов в той же категории, – словом, людей вроде Джозефа Мюррея.


Рекомендуем почитать
Наполеон Бонапарт: между историей и легендой

Наполеон притягивает и отталкивает, завораживает и вызывает неприятие, но никого не оставляет равнодушным. В 2019 году исполнилось 250 лет со дня рождения Наполеона Бонапарта, и его имя, уже при жизни превратившееся в легенду, стало не просто мифом, но национальным, точнее, интернациональным брендом, фирменным знаком. В свое время знаменитый писатель и поэт Виктор Гюго, отец которого был наполеоновским генералом, писал, что французы продолжают то показывать, то прятать Наполеона, не в силах прийти к окончательному мнению, и эти слова не потеряли своей актуальности и сегодня.


Император Алексей Ι Комнин и его стратегия

Монография доктора исторических наук Андрея Юрьевича Митрофанова рассматривает военно-политическую обстановку, сложившуюся вокруг византийской империи накануне захвата власти Алексеем Комнином в 1081 году, и исследует основные военные кампании этого императора, тактику и вооружение его армии. выводы относительно характера военно-политической стратегии Алексея Комнина автор делает, опираясь на известный памятник византийской исторической литературы – «Алексиаду» Анны Комниной, а также «Анналы» Иоанна Зонары, «Стратегикон» Катакалона Кекавмена, латинские и сельджукские исторические сочинения. В работе приводятся новые доказательства монгольского происхождения династии великих Сельджукидов и новые аргументы в пользу радикального изменения тактики варяжской гвардии в эпоху Алексея Комнина, рассматриваются процессы вестернизации византийской армии накануне Первого Крестового похода.


Продолжим наши игры+Кандибобер

Виктор Пронин пишет о героях, которые решают острые нравственные проблемы. В конфликтных ситуациях им приходится делать выбор между добром и злом, отстаивать свои убеждения или изменять им — тогда человек неизбежно теряет многое.


Краткая история насекомых. Шестиногие хозяева планеты

«Любая история, в том числе история развития жизни на Земле, – это замысловатое переплетение причин и следствий. Убери что-то одно, и все остальное изменится до неузнаваемости» – с этих слов и знаменитого примера с бабочкой из рассказа Рэя Брэдбери палеоэнтомолог Александр Храмов начинает свой удивительный рассказ о шестиногих хозяевах планеты. Мы отмахиваемся от мух и комаров, сражаемся с тараканами, обходим стороной муравейники, что уж говорить о вшах! Только не будь вшей, человек остался бы волосатым, как шимпанзе.


Историческое образование, наука и историки сибирской периферии в годы сталинизма

Настоящая монография посвящена изучению системы исторического образования и исторической науки в рамках сибирского научно-образовательного комплекса второй половины 1920-х – первой половины 1950-х гг. Период сталинизма в истории нашей страны характеризуется определенной дихотомией. С одной стороны, это время диктатуры коммунистической партии во всех сферах жизни советского общества, политических репрессий и идеологических кампаний. С другой стороны, именно в эти годы были заложены базовые институциональные основы развития исторического образования, исторической науки, принципов взаимоотношения исторического сообщества с государством, которые определили это развитие на десятилетия вперед, в том числе сохранившись во многих чертах и до сегодняшнего времени.


Технологии против Человека. Как мы будем жить, любить и думать в следующие 50 лет?

Эксперты пророчат, что следующие 50 лет будут определяться взаимоотношениями людей и технологий. Грядущие изобретения, несомненно, изменят нашу жизнь, вопрос состоит в том, до какой степени? Чего мы ждем от новых технологий и что хотим получить с их помощью? Как они изменят сферу медиа, экономику, здравоохранение, образование и нашу повседневную жизнь в целом? Ричард Уотсон призывает задуматься о современном обществе и представить, какой мир мы хотим создать в будущем. Он доступно и интересно исследует возможное влияние технологий на все сферы нашей жизни.