Головокружения - [43]
На следующее утро, когда на кухне еще горел свет, дедушка вошел в дом, только что расчистив от снега дорожку, и рассказал: мол, из Юнгхольца пришло известие, будто охотника Шлага нашли довольно далеко за границами его лесного участка, на тирольской стороне долины, на дне глубокого ущелья. Скорее всего, сказал дедушка, по обыкновению незаметно выплескивая в раковину, стоило маме отвлечься, ненавистный кофе с молоком, специально оставленный для него в тепле на решетке очага, – так вот, скорее всего, пересекая ущелье, опасное даже и летом, зимой же практически непроходимое, охотник сорвался вниз со скалы и разбился насмерть. И совершенно исключено, считал дедушка, чтобы Шлаг, конечно же знавший границы участка как свои пять пальцев, попал на другую сторону ущелья по ошибке. Но никто не мог и сказать, что понадобилось охотнику в это время года при такой погоде на австрийской стороне ущелья, если он сошел с дороги намеренно. Как ни крути, заключил дедушка, история непонятная, что-то здесь нечисто. У меня эта история тоже весь день не выходила из головы. В школе мне было достаточно лишь чуть-чуть прикрыть глаза, и я сразу видел охотника Шлага, как он с остекленевшими глазами лежит на дне ущелья. Поэтому меня совершенно не удивило, что около полудня на обратном пути из школы я и вправду встретил его. Некоторое время я слышал тихий перезвон колокольчиков на лошадиной сбруе, потом из серого воздуха, из пелены медленно кружащих снежных хлопьев выплыли дровни, запряженные серой в яблоках лошадью хозяина Пфайффермюле, а на них под красной попоной, по-видимому, лежал человек. Сани остановились на перекрестке, поскольку в тот же миг, можно сказать как по заказу, навстречу Пфайффермюллеру, правившему санями в сопровождении жандармов из Юнгхольца, вспахивая мотоциклом по колено нападавший снег, выехал доктор Пьяцоло. Доктор, которого, похоже, уже известили о приключившемся несчастье, заглушил мотор и подошел к саням. Он откинул покров, и под ним, в позе, на удивление расслабленной, в самом деле оказалось тело охотника Ханса Шлага, уроженца Косгартена-на-Неккаре. Серо-зеленая одежда, на первый взгляд, совершенно не пострадала и была в полном порядке. В общем, можно было подумать, что Шлаг просто уснул, если бы не пугающая бледность лица и намертво заледеневшие на морозе волосы и борода. Доктор Пьяцоло, сняв мотоциклетные перчатки, с нехарактерной для него робостью ощупал в разных местах тело охотника, жесткое от мороза и давно наступившего трупного окоченения и, поскольку никаких внешних повреждений не увидел, высказал предположение, что, скатившись по лесоспуску, охотник был еще жив. Очень может быть, сказал доктор, в момент падения он от ужаса потерял сознание, но само по себе падение замедлили молодые деревья, растущие на дне ущелья. И смерть, вероятно, наступила лишь некоторое время спустя, от переохлаждения. Жандарм, согласно кивая, выслушал предположения доктора и со своей стороны сообщил, что бедняга Леший, который теперь окоченевший лежит в ногах у охотника, был еще жив, когда несчастье обнаружили. Он лично думает, что перед тем, как идти через лесоспуск, охотник засунул таксу в рюкзак, который в падении с него соскользнул. Ведь рюкзак лежал довольно далеко, и оттуда тянулись следы к охотнику, рядом с которым такса вырыла себе неглубокую ямку в лесной почве, промерзшей только сверху. Странным образом, когда охотника и собаку уже нашли и стали к ним приближаться, пес, хотя и был чуть жив, внезапно взбесился, так что пришлось прямо на месте его пристрелить. Доктор Пьяцоло еще раз склонился над охотником, привлеченный, как мне показалось, тем обстоятельством, что снежные хлопья на его лице не таяли, а, как ни в чем не бывало, оставались лежать. Потом он вновь бережно натянул попону на неподвижное тело, и в это мгновение, словно вследствие бог весть какого едва заметного сдвига, в кармане куртки или штанов Шлага часы с репетиром пропели несколько тактов песни «Всегда будь верен, честен будь…». Мужчины в замешательстве переглянулись. Доктор Пьяцоло покачал головой и уселся на мотоцикл. Сани рывком взяли с места, а я, так никем и не замеченный, продолжил путь домой. Тело охотника, у которого, видимо, не было родственников, как мне случайно стало известно, отправили в окружную больницу на вскрытие, которое, впрочем, показало лишь то, что уже сказал о причине смерти доктор Пьяцоло. Дальнейших заключений не последовало, однако в отчете об экспертизе зафиксировали деталь, которую сочли примечательной: на левой руке покойного, выше локтевого сустава, был вытатуирован небольшой бот.
Буквально через два-три дня после встречи с мертвым уже охотником Шлагом, а значит, совсем незадолго до Рождества, я тяжело заболел: и доктор Пьяцоло, и специально приглашенный им из города специалист сошлись на том, что у меня дифтерит. Поначалу с болью в горле, потом, очевидно, с раной, а потом и вовсе с изодранной в клочья глоткой лежал я в своей постели и метался, каждые несколько минут сотрясаемый с головы до ног жестким кашлем, разрывавшим мне грудь. Когда болезнь уже укоренилась во мне, все мои члены стали необъяснимо тяжелыми, так что я не мог поднять не только голову, руку или ногу, но даже пальцы. В теле ощущалось такое давление, словно по всем органам ездил каток. Не раз посещало меня видение, будто кузнец удерживает железными клещами в ледяной воде мое только что вынутое из кузнечного горна раскаленное сердце, окруженное венчиком голубоватого пламени, словно дуло мушкета после выстрела. Головная боль достигала такой силы, что я едва не терял сознание, но в действительности беспамятство принесло избавление от боли, только когда на пике болезни температура поднялась до критических значений. Мне казалось, я лежу посреди пустыни в обжигающем зное, губы мои в серых лохмотьях кожи, а во рту гнилостный привкус из-за сходящей слоями кожи в горле. Дедушка капал мне в рот теплую воду, и я долго чувствовал, как она медленно стекает вниз по открытым очагам пожара внутри глотки. Снова и снова в забытьи мне представлялось, как я прохожу мимо плачущей фрау Саллабы, спускаюсь по ступенькам лестницы в подвал и в самом темном его углу открываю шкаф, на нижней полке которого в большом глиняном горшке всю зиму хранятся яйца. Я шарю рукой под известковой поверхностью воды, достаю почти до самого дна и, к своему ужасу, ощущаю, что в этом горшке лежат вовсе не покрытые гладкой чистой скорлупой яйца, которые так легко достать со дна, а нечто мягкое, выскальзывающее из пальцев, и вдруг я откуда-то точно знаю: это глазные яблоки. С самого начала моей болезни доктор Пьяцоло устроил из моей комнаты карантинный бокс, куда допускались только дедушка и мама, он велел заворачивать меня с ног до головы в теплые влажные простыни, и поначалу это приносило мне облегчение, однако вскоре стало причиной быстро нараставшего во мне страха. Дважды в день маме было велено протирать в комнате пол водой с уксусом, а окна у меня, по крайней мере днем, почти все время были распахнуты настежь, отчего падавший на улице снег долетал почти до середины комнаты и дедушка сидел возле моей постели в тяжелом пальто и шляпе. Две недели с лишним, захватив и рождественские каникулы, тянулась болезнь, и до самого Крещения, по-нашему, Дня Трех Волхвов, я мог проглотить разве что несколько ложек молока и совсем немного хлеба. Вход в карантинный блок стал чуть-чуть свободнее, и на пороге теперь попеременно появлялись другие обитатели дома – в том числе несколько раз и Романа, – дивившиеся мне, едва избежавшему когтей смерти, словно чуду. Уже начался пост, когда мне разрешили временами выходить на улицу. Но в школу пока что не пускали. Весной я по два часа в день оставался на попечении фройляйн Раух, в школе ее тем временем опять сменил ужасный заведующий, учитель Кёниг, которого она раньше замещала. Фройляйн Раух была дочерью лесничего, и теперь каждый день в десять утра я переходил через улицу, шел к его дому и в плохую погоду сидел там на скамье возле печки рядышком с кроткой претенденткой на должность учителя, а в хорошую – в круглой беседке в дендрарии, самозабвенно заполняя тетради сплетениями букв и цифр, которыми надеялся опутать и навсегда привязать к себе фройляйн Раух. Вообще, тогда я чувствовал себя так, словно очень быстро расту и поэтому очень даже возможно, что уже летом вполне смогу предстать вместе со своей учительницей перед алтарем.
