Головокружения - [44]
Почти месяц, до начала декабря, я провел в В. и за редким исключением все это время оставался в «Энгельвирте» единственным постояльцем. Лишь изредка объявлялся какой-нибудь одинокий коммивояжер и по вечерам в зале трактира письменно подводил итоги торгового дня, исчисляя проценты и комиссионные ставки. Поскольку я тоже подолгу сидел, склонившись над бумагами, только иногда позволяя себе бросить задумчивый взгляд вдаль, они поначалу, вероятно, и меня принимали за торгового представителя, пока после нескольких оценивающих взглядов на мою совершенно не соответствующую наружность не приходили к выводу, что профессия у меня все же какая-то другая, видимо, куда более сомнительная. Потревоженный не столько их взглядами, сколько приготовлениями к началу сезона, которые с недавних пор здесь ощущались, я решил уехать, тем более что в своих заметках достиг точки, когда следовало либо продолжать без конца, либо все-таки тут и остановиться. На следующий день, после многочисленных пересадок, сопряженных с длительным ожиданием на продуваемых со всех сторон перронах провинциальных вокзалов – ничто из увиденного не запечатлелось в памяти, кроме разве что гротескной фигуры слишком уж большого, прямо-таки огромного человека, который к отвратительному модному народному костюму нацепил широкий галстук с аппликациями в виде разноцветных развевающихся на ветру птичьих перьев, – так вот, на следующий день, оставив В. в бесконечно далеком прошлом, я сидел в скором поезде, несшем меня в Хук-ван-Холланд по немецкой земле, вычищенной и вылизанной до последней дорожки и грядки, что вызвало у меня привычное удивление. Все здесь казалось мне умиротворенным и одурманенным на какой-то нехороший лад, так что ощущение дурмана вскоре захватило и меня самого. Мне не хотелось раскрывать купленные газеты, не хотелось минеральной воды, стоявшей передо мной. Сбоку тянулись мимо поля и пашни, на которых, словно по расписанию, вылезли бледно-зеленые всходы озимых; участки леса, гравийные карьеры, футбольные поля, фабричные корпуса и год от года разрастающиеся в соответствии с планами застройки колонии таунхаусов и коттеджей за невысокими деревянными заборчиками и живыми изгородями. Странным образом, пока я смотрел в окно, меня вдруг поразило, что почти нигде не видно людей, хотя автомобили в тучах брызг колесили по мокрым улицам в немалом количестве. Даже и в городах машин на улицах гораздо больше, чем людей. И вправду складывалось впечатление, будто наш вид уже уступил место какому-то другому или как минимум что наше существование теперь сродни тюремному заключению. Молчание соседей, как и собственная моя неподвижность в этом купе с кондиционером, никак не могли развеять подобные мысли. Впрочем, справедливости ради должен отметить, что мыслей у меня в голове тогда вовсе не было, просто пока я обозревал в окне земли, разделенные без остатка на полезные участки, в сознании у меня – если в тот миг я им вообще обладал – без перерыва повторялись слова «юго-западная Германия», «юго-западная Германия»; и через несколько часов этой все возрастающей муки я пришел к убеждению, что определенная деградация нервных окончаний у меня в мозгу, увы, налицо.
Ощущаемое мной давление отпустило, только когда поезд прибыл на вокзал Гейдельберга, где на платформе стояло так много людей, что я сразу подумал, будто они бегут из гибнущего или уже погибшего города. Последней из новичков в наше полупустое теперь купе вошла молодая женщина в коричневом бархатном берете на вьющихся волосах. И я с первого взгляда без малейших сомнений, сказал я себе, опознал в ней Елизавету Стюарт, дочь Якова I, которая, по сообщениям историков, невестой Пфальцского курфюрста Фридриха приехала в Гейдельберг, где в течение некоторого времени содержала блестящий двор и вошла в историю как «Зимняя королева». Едва эта юная дама из XVII века английской истории расположилась в своем уголке, как тут же глубоко погрузилась в книгу под названием «Богемское море», написанную неизвестной мне писательницей по имени Мила Штерн. Только пока мы ехали вдоль Рейна, она порой поднимала глаза от книги и бросала взгляд в окно, на поверхность воды и крутые склоны противоположного берега. Видимо, дул весьма сильный северный ветер, поскольку флажки на корме грузовой баржи, бороздящей серую реку против течения, развевались не назад, а, словно на детском рисунке, вперед, по направлению движения, что сообщало всей картине нечто столь же абсурдное, сколь и трогательное. Свет снаружи заметно потускнел, и теперь лишь бледное свечение наполняло долину реки. Я вышел в коридор. Будто выгравированные холодной иглой, серые и фиолетовые виноградники кое-где были накрыты сетками цвета морской волны. Когда весь этот ускользающий в беспрестанном движении пейзаж, известный по открыткам и проспектам и, по сути, остающийся неизменным, покрыла тонкой почти горизонтальной штриховкой мало-помалу набиравшая силу метель, мне вдруг показалось, будто мы где-то на севере и уже приближаемся к дальней оконечности острова Хоккайдо. Зимняя королева – а я втайне предполагал, что за описанным превращением долины Рейна стоит именно она – теперь тоже вышла в коридор и уже некоторое время стояла рядом со мной, следя за чарующим зрелищем, прежде чем с едва уловимой английской интонацией, как мне почудилось, лишь для самой себя, произнесла такие строчки:
Роман В. Г. Зебальда (1944–2001) «Аустерлиц» литературная критика ставит в один ряд с прозой Набокова и Пруста, увидев в его главном герое черты «нового искателя утраченного времени»….Жак Аустерлиц, посвятивший свою жизнь изучению устройства крепостей, дворцов и замков, вдруг осознает, что ничего не знает о своей личной истории, кроме того, что в 1941 году его, пятилетнего мальчика, вывезли в Англию… И вот, спустя десятилетия, он мечется по Европе, сидит в архивах и библиотеках, по крупицам возводя внутри себя собственный «музей потерянных вещей», «личную историю катастроф»…Газета «Нью-Йорк Таймс», открыв романом Зебальда «Аустерлиц» список из десяти лучших книг 2001 года, назвала его «первым великим романом XXI века».
В «Естественной истории разрушения» великий немецкий писатель В. Г. Зебальд исследует способность культуры противостоять исторической катастрофе. Герои эссе Зебальда – философ Жан Амери, выживший в концлагере, литератор Альфред Андерш, сумевший приспособиться к нацистскому режиму, писатель и художник Петер Вайс, посвятивший свою работу насилию и забвению, и вся немецкая литература, ставшая во время Второй мировой войны жертвой бомбардировок британской авиации не в меньшей степени, чем сами немецкие города и их жители.
В. Г. Зебальд (1944–2001) — немецкий писатель, поэт и историк литературы, преподаватель Университета Восточной Англии, автор четырех романов и нескольких сборников эссе. Роман «Кольца Сатурна» вышел в 1998 году.
«Campo santo», посмертный сборник В.Г. Зебальда, объединяет все, что не вошло в другие книги писателя, – фрагменты прозы о Корсике, газетные заметки, тексты выступлений, ранние редакции знаменитых эссе. Их общие темы – устройство памяти и забвения, наши личные отношения с прошлым поверх «больших» исторических нарративов и способы сопротивления небытию, которые предоставляет человеку культура.
Так сложилось, что лучшие книги о неволе в русской литературе созданы бывшими «сидельцами» — Фёдором Достоевским, Александром Солженицыным, Варламом Шаламовым. Бывшие «тюремщики», увы, воспоминаний не пишут. В этом смысле произведения российского прозаика Александра Филиппова — редкое исключение. Автор много лет прослужил в исправительных учреждениях на различных должностях. Вот почему книги Александра Филиппова отличает достоверность, знание материала и несомненное писательское дарование.
Книга рассказывает о жизни в колонии усиленного режима, о том, как и почему попадают люди «в места не столь отдаленные».
Журналист, креативный директор сервиса Xsolla и бывший автор Game.EXE и «Афиши» Андрей Подшибякин и его вторая книга «Игрожур. Великий русский роман про игры» – прямое продолжение первых глав истории, изначально публиковавшихся в «ЖЖ» и в российском PC Gamer, где он был главным редактором. Главный герой «Игрожура» – старшеклассник Юра Черепанов, который переезжает из сибирского городка в Москву, чтобы работать в своём любимом журнале «Мания страны навигаторов». Постепенно герой знакомится с реалиями редакции и понимает, что в издании всё устроено совсем не так, как ему казалось. Содержит нецензурную брань.
Свод правил, благодаря которым преступный мир отстраивает иерархию, имеет рычаги воздействия и поддерживает определённый порядок в тюрьмах называется - «Арестантский уклад». Он един для всех преступников: и для случайно попавших за решётку мужиков, и для тех, кто свою жизнь решил посвятить криминалу живущих, и потому «Арестантский уклад един» - сокращённо АУЕ*.
Ироничная нежная история о любви и воссоединении отца и сына в самых невероятных обстоятельствах. Жизнь Дэнни катится под гору: он потерял работу, залез в долги, а его 11-летний сын не произносит ни слова после смерти матери. Отчаявшись, Дэнни тратит последние деньги на поношенный костюм панды, чтобы работать ростовой куклой в парке. И вот однажды сын Дэнни Уилл заговорил с ним. Вернее, с пандой, и мальчик не подозревает, что под мохнатой маской прячется его отец. Потеряет ли Дэнни доверие Уилла, когда сын узнает, кто он такой, и сможет ли танцующий панда выбраться из долгов и начать новую жизнь? На русском языке публикуется впервые.
Игорь Дуэль — известный писатель и бывалый моряк. Прошел три океана, работал матросом, первым помощником капитана. И за те же годы — выпустил шестнадцать книг, работал в «Новом мире»… Конечно, вспоминается замечательный прозаик-мореход Виктор Конецкий с его корабельными байками. Но у Игоря Дуэля свой опыт и свой фарватер в литературе. Герой романа «Тельняшка математика» — талантливый ученый Юрий Булавин — стремится «жить не по лжи». Но реальность постоянно старается заставить его изменить этому принципу. Во время работы Юрия в научном институте его идею присваивает высокопоставленный делец от науки.