Голоса надежды - [14]

Вот серый сад, над Черной речкой — мост,

И — ЧЕРНЫЙ ЛЕБЕДЬ посреди полета.

Создал. Позвал. Любимая вошла.

Прими, душа, что я создал, разрушив!..

И свистнули два траурных крыла.

И черный клюв пробил навылет душу.

О МАМЕ, ВОРОНЕ И ПРОЧЕМ

Его убили на закате,

Боец убил из группы «Смерш».

Луна, как будто Богоматерь,

Пришла в сиянии одежд.

К утру над бездыханным телом,

Где «потрудился» мародер,

Где смерть уже залиловела,

Вран свои крылья распростер.

Усевшись на древесный корень

И в мертвый взгляд уставя взгляд,

Он кракнул что‑то о просторе,

Где воины иные спят.

Что их порой зазорно трогать,

А эта пища — хороша!..

Мать ждет сыночка у порога,

Сухарик ворону кроша:

«Скажи мне, птица, смертным мигом

Был сын отмечен средь войны?»

Но молча тот клепал и прыгал,

Косясь на бледный лик луны.

* * *

«Нам нужны великие могилы,

Если нет величия в живых».

Н. Некрасов

Если бы мертвых не стало

На этой планете,

То кого б к пьедесталам

Повели наши дети?

Наши внуки «познали»

Да пра–дети воспели?

Ну, а мы в мрачной зале,

Где нам тело терзали,

Погибать не хотели.

Подыхать не хотели

Ни в окопах, ни в драках,

Ни в германском прицеле,

Ни в таежных бараках.

Умирать не хотели

В пост–сенатских загонах —

Ни в афганских «купелях»,

Ни в чернобыльских зонах.

Но ушли все же (розно),

Вспомнив притчи о Сыне,

В вифлиемские звезды

Да в петлю на осине.

* * *

Александру Белову

Тьма осенняя, чернильная,

Выдавив стекло, влилась,

Но звезда горит стабильная —

Мертвый свет, а с жизнью — связь.

Душным ветром перевитые

Купы черных тополей,

Где, как рана приоткрытая,

Песня птицы меж ветвей.

Плач пичуги, тьма зловещая,

Свет надрубленной звезды,

Как хотите — мне завещаны,

Тоже родины черты.

Даже сор из хат заброшенных

Кривде не отдам во зле,

Даже девку нехорошую,

Что летит на помеле.

Ни кикимору болотную,

Ни нательного креста,

Ни брусиловского ротного

С‑под ракитова куста.

И бессонницей распятую

На крестах оконных рам

Ночь родную, ночь проклятую,

Ночь, доставшуюся нам.

ЧАША ЧИНГИСХАНА

Юрию Абдашеву

Тиран скончался, и почти не страшен,

Но напоследок заповедал он,

Чтоб из гранита вырубили чашу,

Родную реку отвели, Онон,

Где б закопали плоть его, а после

Вернули воды и омыли кости.

И чаша поднялась на лапах львиных,

И трое суток в ней кипел кумыс,

И все рабы, что здесь сгибали спины,

С владыкой рядом, в землю улеглись.

А чаша налилась вдруг буйной кровью

До краешков. Закаменела кровь.

А пастуху и дервишу, и вою

В ночи пылает тысячью костров.

Да из нее уж не пригубить зелья,

И к символу ее народ привык,

Но бродит в нас кровавое похмелье

С оглядкой на царующих владык.

ГИБЕЛЬ НАРТОВ (из осетинского эпоса)

Чего не доставало? Было все:

Обильный урожаем чернозем,

Здоровы были дети, сыты очаги,

Тучны отары, женщины нежны

И меч набегов спрятали в ножны

Вчера, еще кичливые враги.

Чего им не хватало? Лишь борьбы.

Печать отваги заклеймила лбы:

Семь раз по семь побиты духи гор,

Уаигов[1] под корень извели

И, оторвавши взоры от земли,

Затеять с Богом порешили спор.

Тот пожалел своих безумных чад

И не схватился с ними на мечах,

Но с ласточкою к ним вопрос послал:

«Потомков хилых выберете? Смерть?»

И выбрали они земную твердь,

Но продолжали жить в пирах средь скал.

Но хлеб не вызревает на полях

(Зерно — слезой на восковых стеблях).

Тут поняли они: пришла пора,

Могилы вырыв, бросились в их вез,

И птица черным лезвием пера

Смела полову, на току присев.

Скосили злаки. Пьется пенный ронг[2].

Трубит охота у отрогов в рог —

Века пируют… Нартов хлеб святой

(Надкушенный) стоит горой пустой,

Доспех (навырост), проржавев, лежит

И ласточка спесивая кружит.

* * *

«Мой кубок мал,

но я пью из моего кубка».

Мюссе.

…и хилые внуки

Прошедших столетий

Берут на поруки

Посаженных в клети.

Отведавших плети, огня, гильотины —

Наследников Брута, врагов Катилины.

Пригубить из кружки

(Ведь тоже «наследник»),

Приветить избушку

Над берегом Леты,

Где звезды — с небес,

Где прошедшее — глухо,

Где с ангелом бес

Распивают сивуху.

КРЕСТЫ И ЗВЕЗДЫ

Священник, ты крестил меня,

Орущего, в купели тихой,

Затем крестила журавлиха,

Над зыбкой крылья накреня.

Потом кресты иные были:

На храмах, дедовой могиле,

Крест Южный, елок крестовины,

Кресты Голгоф, что въелись в спины,

А фильмы занесли в реестр

Фашистский знак, арийский крест…

В звезду мою не верил Бог —

Смотрел с иконы черной бесом,

Ну, а звезда плыла над лесом,

Над перекрестьем двух дорог,

Где серый обелиск стоял,

Звездой нетленною сиял,

Там женщина в весеннем платье

Открыла мне свои объятья,

И мир святош, душивший нас,

Пронзили звезды синих глаз.

Я только там поверил в святость

(Бог бил в сердца — колокола),

Там, где Земля была распята

На наших скрещенных телах.

* * *

Людмиле

Далеко поедем, дорогая,

Сквозь туманы, по воде большой,

Никого на свете не ругая,

С отболевшей начисто душой.

Может быть еще допеть не поздно

Песню, подзабытую слегка?

Свысока на нас посмотрят звезды,

И пускай взирают свысока.

Где‑нибудь, под вечною сосною

Посидим (дабы набраться сил),

Помолчим над общею виною

И решим: разрыв — невыносим,

И тогда, сомкнув объятья тихо,

Ляжем мы на ламник, что в кровать…

О своем о чем‑то рядом Лихо

Будет одиноко куковать.

Сергей САФОНОВ

* * *

Плетут коты интрижки,

Чтут славу и уют.

А серенькие мышки

Книжонки издают.

* * *

В Великой стране захолустья —