Голос Тараса - [9]
«Не журись, Василь, с каждым бывает!..» — сказал он мне, как Юзик.
А музыка в актовом зале все продолжала играть. В перерывах между танцами затеяли «летучую почту»; почтальоны звонко выкрикивали номера.
Разошлись все под утро. Было слышно, как удалялись голоса гимназистов, как затихали их шаги на пустых тротуарах сонного, молчаливого города. А за мной до первого звонка, до начала занятий в гимназии так никто и не пришел!
Сидя на каменном полу карцера, я снова и снова повторял стихотворение Шевченко, за которое мне так попало.
Здесь-то уж никто не мешал мне прочитать стихотворение спокойно, до конца. И в сырой тишине подвала, отчеканивая каждое слово, я читал сам для себя:
Я вспомнил при этом, сколько у меня есть знакомых хлопцев-поляков на Заречье. Как мы хорошо живем с ними! Взять хотя бы Юзика Стародомского — Куницу. Дома он говорит только по-польски, однако это не мешало ему спасать меня. Ведь он-то не обиделся на меня за это стихотворение!
Я вдумывался в каждую строчку, в каждое слово, и когда над городом взошло солнце и в луже возле колодца на гимназическом дворе заплескались откормленные утки директора гимназии, я уже хорошо понимал, за что бил меня Подуст и почему я попал в этот холодный и сырой карцер.
ПЕРВОЕ ОРУЖИЕ
Рассказ
Детский визг разносится по улице; хорошо греет солнце, и крепко, словно наново расцветая после дождя, пахнут белые лилии в палисаднике перед нашей квартирой.
Ручьи грязноватой воды несутся вниз по Крутому переулку. Вода в колдобинах закипает белой пеной. Мы с Оськой сидим на заборе. На мокрой мостовой суетятся дети. Мы видим, как перегораживают они стремительные ручьи. Вода, дойдя до запруд, отбегает назад и разливается вдоль обочин улицы маленькими озерами.
Дети бродят в этих коричневых озерах, брызгаются водой. Ноги их выпачканы липкой грязью.
Мы бы тоже не прочь побродить по воде. Или побежать в огород? Наверно, там под старой грушей нападали в траву обитые дождем вкусные «дули». Но сегодня нам нельзя шалить. Мы остались одни. Ночью уехал мой отец.
Укладывая в корзинку вещи, отец сказал нам:
— Глядите, ребята, не балуйтесь без меня. Вы уже взрослые.
Мы уже взрослые. Нам по двенадцати лет. Правда, Оська, мой двоюродный брат, старше меня на полгода, но ведь это неважно.
Неожиданно за Калиновским лесом прокатывается сильный гул. Что это? Гром?
Но откуда взяться грому, когда небо уже прояснилось, тучи давно убрались за старую крепость и так ярко светит солнце? Может, это снова рвут камень в карьерах под Райской брамкой? Пока мы размышляем, тетка Марья Афанасьевна уже кричит со двора:
— Хлопцы, бегите домой — стреляют!
А ведь верно, стреляют!
Новый, более близкий взрыв снаряда гремит за городом. Над лесой взвивается белое облачко шрапнели. Прыгаем с забора. Поскорее в дом!
Через окна видно, как пустеет улица.
Накрепко захлопываются калитки.
Скрипят ключи в тяжелых висячих замках погребов.
Как перед грозой, со звоном закрываются окна — одно, другое, третье…
— Петька! Петька! Ходи швидше до дому! — заголосила женщина.
Наверно, это мать зовет моего приятеля, Петьку Маремуху.
Снова над лесом рвется снаряд. Рвется гулко, тяжело, так, что стекла дребезжат в наших закрытых окнах.
По шатким, заплесневелым лестницам, держа за руку детей, соседи спускаются вниз, под глинистые насыпи погребов. Они будут сидеть в затхлой их тишине, пока не утихнет канонада. Целые семьи усядутся на сырых бочках с квашеной капустой и, пережидая опасные минуты, будут вздрагивать от каждого нового выстрела.
Не везет нашему городу! Лежит он в уголке вблизи границы с Польшей и Румынией. Здесь тупик. Железная дорога обрывается прямо за низеньким вокзалом, за бревенчатыми пакгаузами. Красные иной раз, выравнивая фронт, оставляют город совсем без войск. Люди им нужны там, где проходит главная линия фронта, — возле Житомира и Винницы.
А петлюровцы пользуются случаем и захватывают иногда наш город, чтобы потом снова удрать к Пилсудскому. Вот и сегодня они думают, что захватили красных врасплох. А какое там врасплох, когда уже ночью в городе не было ни одного красноармейца!
Раз за разом, не жалея снарядов, петлюровцы все чаще и громче бьют изо всех своих орудий по опустевшему городу.
Под вечер мы проходим по бульвару.
Свернули с главной аллеи бульвара на тропинку, вниз к скалистому обрыву. Оська шагает первым. Он босой, в полотняной рубахе, в клетчатых брюках «Макс Линдер».
Внезапно, словно занозив ногу, Оська замирает на месте.
Перед, нами, уткнувшись лицом в густую траву, лежит петлюровец. Сбоку на ремне у него желтеет кобура. Петлюровец спит, вяло раскинув в стороны ноги в блестящих ботфортах.
Тут же неподалеку валяются огрызки белого хлеба, прозрачная кожура колбасы, обрывки газетной бумаги и яичная скорлупа. Рядом с папахой — пустая бутылка с красным ярлыком. Теперь все понятно!
