Голос Незримого. Том 2 - [27]

Вдруг летучий розан пал на грудь мою,

И услышал я, как слабый вздох: “В раю!..”

Ожил, отче, я… И шел, ведом отечески,

Я отсель, впервой любя по-человечески.

Ныне был наш путь всё вверх, в синейшей мгле,

И как будто бы, отец, не по земле:

Ни о камень, ни о травку не кололася

Уж стопа моя… И вдруг три девьих голоса

Где-то песней залилися… донеслись…

Глянул прямо я, направо, влево, ввысь

И назад взглянул… И увидал тогда-то я,

Что уж Трое – звездоносная, крылатая

И… и Кто-то, зарный дух иль розан-ал,

Вслед несутся… Кто тот Третий – я уж знал.

Но откуда песнь, – искал глазами снова я, —

И предстали вдруг врата мне бирюзовые,

Что распахнуты стояли совсем,

А за ними… Если б не был я уж нем,

Я бы, отче, онемел от восхищения. —

Дворик храмовых светлее и священнее

В незабудковой сплошной голубизне

Снизу, сбоку, на оградной стене.

Посреди же – терем в чуднейшем узорочье:

Над оконницами – сизы крылья горличьи,

Куполок эмали синей над крыльцом,

Над коньком же – звездь сапфирная венцом.

До того там было чисто, до того ясно,

Что вступить туда мне, отче, было боязно…

И покудова я, став у врат, робел,

Разгадал я тех, кто сладостно так пел.

Три их было… Полуптицы, полудевицы,

Разубравшиеся, словно королевицы —

Косы в бисере, под жемчугом лоб,

Но пернаты, лапы птичьи вместо стоп:

В черных косах и крылах – с крылечка клонится,

В русых косах, в сизых крыльях – над оконницей,

В злате ж кос и крыл – над крышею, средь звезд.

“Птицы Сирин, Гамаюн и Алконост”, —

Рек Вожатый. Ах, как пели они, отче мой!

Всё блаженство, что лишь мыслимо, пророчимо,

Крылось в песне той, что к небу неслась.

Томен был, как у голубки, первой глас,

У второй, как соловья, полн звонкой прелести,

А у третьей, как у жаворонка, трелистый.

Всё забыл я… Но сказал мне Старец: “Внидь!”

И вошел я, взор клоня, боясь ступить.

“Это – Девич-двор и терем-Богородичен.

Здесь ты узришь, сыне, райского привода чин”, —

Старец мне. И вспыхнул я и встрепетал…

Страж от розовых ворот и тут встречал,

Но не с зеркалом уж был он – с ветвью криновой.

Ангел зорящий стелил ковер малиновый,

Ангел ветрящий вносил хрустальный трон,

Дух седьмых небес – был многоокий он —

Золоты-весы с сапфировыми чашами.

“Ознакомишься с обычаями нашими…

В некий день сие понадобится, друг!” —

Шутит Старец, разъясняя всё мне… Вдруг

Растворилась дверь таиннейшего терема, —

И меж той женою с огненными перьями,

Что уж зрел я, и другою – не в крылах,

Но от финистов, сидящих на плечах,

Окрыленною казавшейся, – спустилась к нам

С несказаннейше-прекрасным, ясным, милостным

Ликом Дева ли, Жена ли – кто б спознал?

И в земном поклоне, грешный, я пал…

Поднялся, гляжу – кругом нас, неисчислимы,

С быстротою объявившися немыслимой,

Души райские стоят все до одной,

И вмещает двор их малый теремной.

“Знаешь, Кто Сия между Анастасиею —

Воскресеньем и Премудростью – Софиею? —

Шепот старчий возле уха моего: —

Это – Матерь Бога Слова самого!”

И покинул тут меня Сопровождающий.

А Она!.. Уста как розан несвядающий,

Взор голубящ, голубеющ – неба клок!

И убрус, как небо, голуб и глубок —

Над косой Ее лучащейся, расчесанной…

И одежда как невянущие розаны!..

Опахалом к ней склонялись перья крыл,

Преклонясь, цветком Архангел Ей кадил,

Славу пели трое птиц – красавиц – песенниц,

Но умолкли… И воззрились вглубь небес они…

Цепенея, ник в наставшей я тиши.

Сколько душ было! И как бы – ни души…

Вдруг по выси гром промчал могучим ропотом,

И, сверкая золотым колесным ободом,

Прокатилась колесница без коней,

И глубокий грозный старец, стоя в ней

(В нем, отец, признал тотчас Илью-пророка я),

В высь копье воздел, ее слегка им трогая.

Распахнулась та, как синий шатер,

Звездна лествица спустилась к нам во двор,

Потянулись духи лентою развитою, —

Всю ту лествицу обстали светлой свитою…

И сперва по ней стремительно прошел

Муж пречудный, как огромный орел,

В шкуре овчей, в кудрях черных… У предплечия —

Крылья пламенные… В нем узнал Предтечу я…

А вослед ему, неспешно и легко,

Как приявшее образ облачко,

Шел улыбчивейший Некто и загадочный

Во кудрях, волной текущих златопрядочной…

Словно агнец-бел, спускающийся с гор,

Он вступил в льняном хитонце во двор.

Пали в ноги все – ударили челом Ему,

Всех приветил Он по-райски, по-знакомому

А как встал с колен я, – узренный вблизи,

Лик Его меня прельстил и поразил:

Столько было в нем красы и силы внутренней.

Но опущены младенца целомудренней

Были веки, как два белых лепестка, —

И не видел я очей Его пока.

Уж как сядет Он на трон, как облокотится, —

И встает за Ним всех ближе Богородица,

А Иван-Креститель с правой руки,

С левой – Старец, мой Вожатый благий…

И лишь тут, где незабвенность бирюзовая,

Вспомнил лик… Узнал Ивана-Богослова я!

Вот точь-в-точь, как на иконке твоей, —

Орлеокий и поток седых кудрей…

Да и понял, почему досель Он вел меня —

Душегуба, святотатца – Красно-Полымя —

Царством Божиим… Казал, учил о нем

Мой же Ангел!.. Да… И вот я – пред Христом.

А кругом Него – пророки и святители,

Тут же – мученики… Дальше – по обители,

Но иные – по заслугам, по любви.

Лики Веры, Надежды и Любви

Улыбались меж Его пресветлых рученек,

За плечом Его стоял Егорий-мученик,

Близ Премудрости. У ноженек, что снег, —

Муроносица и Божий человек…

А на кровле теремной меж дево-птицами