Голос Незримого. Том 2 - [21]

Но варится там вон – видите? – Февронией

Пивомёдье из сотов, всех благовоннее,

Что дарит восторг без времени, без дна”.

Мы взглянули: русокосая жена,

Лик склонивши, зорь румяней и любовнее,

Хлопотала над злаченою жаровнею.

К ней направясь, пояснял Вожатай: “Знай,

Граду кротких помогает весь рай.

Посещаем и Николой он угодником,

Много благ преподающим огородникам,

И Илья-пророк, искуснейший ковач,

К ним езжает… Вот и сей чудесный врач, —

Из другой он, ближе к Господу, обители,

Но бывает, вразумляя, как учители”.

Тут послышался сребристый шорх колес,

И в два голоса за нами раздалось:

“Полюбуйся-ка скорей, честной Апостоле,

Что мы с помощью святителевой создали!”

И двух юношей увидел тут я,

Синеоких, стройных, схожих, как братья,

Рядом шедших пред телегами сребрёными

И крылатыми быками запряженными,

Что с усильями влекли их по пути,

Хоть лежало в них плодов лишь по пяти.

“Хватит всем нам, киевлянам с москвитянами,

И поделимся еще с другими странами!..

А сотов-то, отче, жита!..” Так рекли

Эти двое и, обнявшися, прошли.

“Ваши княжичи… кротчайшие… Убили их.

Но придут опять с пшеницей, с медом, в лилиях

Зацарюют – и настанет рай у вас”.

Смолк Вожатай, близ жены остановясь.

Умилилась та пригожестью дитятиной

И дала ему из дымно-светлой братины

Каплю малую медового питья, —

И взыграло нерожденное дитя.

Я же, запахом дохнувши только сладостным,

Стал мгновенно, беспричинно, отче, радостным…

Видел также я в том граде средь мужей,

Что, ликуя, груду копий, стрел, ножей,

Ставших ржавыми от крови, в горне плавили, —

Белокурого, улыбчивого Авеля.

Древле брат старшой сгубил, отец, его, —

И убийство на земле пошло с того.

Зрел Иосифа Прекрасна, в рабство продана

Встарь братьями ж в чужедальний край с их родины…

В райский закром зернь ссыпал он, смугл и бел.

Зрел монаха фряжских стран, который пел

С голубятни в небесах, темневших голубо,

Славу вечеру и Агнцу, дню и Голубю…

Так же с миром проводил нас Светлый Град, —

И оглядывался долго я назад.

Местность делалась меж тем всё боле горною

И скрывалась ночью райскою – не черною,

Но, как синий яхонт, – черно-голубой…

И услышал я внезапно над собой

Как бы многих колесниц далеких рокоты

И орлов гортанно-бархатные клекоты.

Просиял Вожатай мой при клике том,

Словно близок был родной его дом,

И дитя, что с ним, орлам тотчас откликнулось,

Закивало им, как будто с ними свыкнулось.

Я ж не видел, хоть глазами и искал,

Ничего кругом, опричь высоких скал,

Острозубчатых, из камня тускло-карего.

Вдруг забрезжили разгарчивые зарева

В неоглядных небесах со всех краев,

Несказаннейшие светы всех цветов,

Усиляючись, как волнами нас облили, —

И над головой моею, отче, поплыли

Тыщи тыщ светил взошедших!.. и каких!

Не один лишь – много месяцев цветных,

Голубые и цветные полумесяцы,

Чьи лучи в потоке радужнейшем месятся,

Звезды, крупные, как солнышко, – с кольцом,

С млечной осыпью и пламенным хвостом!

И узнал я под сияньями их зарными,

Что те скалы были стенами янтарными,

И, где большею казалась высота,

Находились такие же врата.

На стенах крыла раскинулись орлиные,

А под ними – бездна тихая, пучинная…

И Архангел златокрылый, сжавший шар,

Что, как солнце, изливал и свет, и жар,

Был у врат тех. Я ж не ведал, как достигнуть их,

Не нашедши взглядом лестниц, к ним воздвигнутых.

Но внезапно два огромнейших орла

С бирюзовыми венцами у чела

К нам низринулись, – один подъял Вожатого,

А другой – меня и нес, в когтях зажатого.

Над пучиной мча, я, к страху своему,

Заглянул в нее и ждал увидеть тьму, —

В ней же… в ней же было то же небо звездное!

И, постигнув, что я, подлинно, над бездною,

Обмер, отче, я… Когда ж в себя пришел, —

Уж спускался у янтарных врат орел.

Недвижим стоял в хламиде синей, взвеянной,

Тот Архангел, ввысь глядящий и рассеянный.

“Ну, очнись, друг Урииле! Отвори”, —

Молвил Старец… И дверные янтари

Под лучом из шара, ангелом направленным,

Заблистали, растворились… И пред явленным

Замер я… На равном взгорье морем лоз

Виноградье золотое разрослось

С древним древом посреди в плодах сверкающих.

“А сия обитель – Истины Алкающих”, —

Громко вымолвил Вожатый. И пошли

Мы по мелким янтарям взамен земли

Между кущ с янтарно-вызревшими гроздами,

Под янтарно-раскатившимися звездами…

И увидел тут я птицу, аки снег,

Ростом большую, чем статный человек,

Что стояла под листьём, полна величия…

“Птица-Астрафель, праматерь рода птичьего”, —

Мне Вожатый… И увидел я потом

Зверя с рогом единым надо лбом,

В шерсти искристой, что гордо лег у дерева…

“Сей же – Индрик-зверь, прапращур рода зверьего, —

Снова Старец. – Ибо должно, чтоб ты знал:

Здесь, не где еще, начала всех начал”.

Видел также я скакавшего по воздуху

Окрыленного коня. Спустясь для роздыху,

Выбивал он ключ копытами – и пил…

И другого, вовсе дивного, что был

Снизу – конь, пригожий юноша – от пояса.

Он задумчиво блуждал, в лозовье крояся…

И сказал про них Вожатый: “Тот – Пегас,

Друг сказителей… А этот – Китоврас.

Наидобрым он является помощником

Мудрецам… Вон тем блаженным полунощникам”.

И мне здешние он души указал.

Шесть иль семь из них с стеноподобных скал

В трубы узкие хрустальные дозорные

Созерцали высь, светилами узорную,

А другие в кущах, гроздьем завитых,

Сочиняли нов акафист либо стих,